Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов

Однажды, будучи второкурсниками, мы путешествовали с Митяем и Жиртрестом на лыжах по зимней архангельской тайге на границе с Карелией. Целую неделю шли по дремлющим под толстым льдом рекам, по очереди прокладывая лыжню на снежной целине, разбираясь в следах на снегу (Митяй собирал в пакет замерзшее волчье дерьмо, чтобы потом в лаборатории разобрать его содержимое), считая синиц в редких птичьих стаях и наблюдая через подслеповатые окошки охотничьих избушек, как серебряным морозным утром клесты воруют паклю для гнезд из щелей вокруг оконных рам. Тогда мы тоже голосовали, выбираясь назад «в цивилизацию».

Закончив свой лыжный маршрут среди промерзших и заваленных снегами болот и озер у черта на куличиках, в забытой Богом деревне, расположенной (если верить карте) на дороге, мы обнаружили, что дорога эта — зимник. Лишь только осенью первый серьезный мороз сковывал непролазные хляби, через них пробирались водовозы-поливалки, наращивая для будущей дороги лед. Следом шли машины, подсыпавшие на этот полив опилки. И так — снова и снова. За зиму вырастал двухметровый слой льда вперемешку с опилками, не таявший аж до июля. Потом автомобильное сообщение окрестных болотных деревень с внешним миром вновь прерывалось до ноября, и лишь уже по новому зимнику туда снова завозились водка и карамель, а оттуда вывозились копченая озерная рыба, соленые грибы и клюква.

Об этом мы узнали от скучающей секретарши сельсовета, поселившей нас в пустующей сельской школе и рассказавшей, что два дня назад через деревню, дальше на озера, прошли две машины, которые через пару дней должны идти обратно. Если у них не будет других попутчиков, они, наверное, смогут нас подвезти.

Мы прожили два дня в огромной пустой школьной избе (дети есть, нет учителя), не имея возможности никуда отлучиться из деревни, топя печку, прикармливая деревенских собак, обосновавшихся пегой потрепанной сворой у нашего крыльца, и поочередно высматривая желанные грузовики. Появились они вовремя и по счастливому совпадению даже остановились недалеко от школы.

Из кабины передней машины нетвердо спрыгнул шофер в просаленном ватнике. Из кабины второго грузовика водитель выпал в открывшуюся дверь на снег, где начал медленно шевелиться, пытаясь встать и напоминая своими нелепыми движениями какой-то странный организм. Он был абсолютно, смертельно, вегетативно-бессловесно пьян. Невозможно было поверить, что столь пьяный человек минуту назад сам вел этот грузовик.

Переговорив с державшимся на ногах трезвым шофером, который медленно вращал остекленевшими глазами, явно отстающими от мысли при поворотах головы, мы сошлись на бутылке за каждого. Я бодро заявил, что мы вручаем им водку по прибытии, на что трезвый без эмоций ответил, что в таком случае мы можем идти до железной дороги пешком.

Отсутствие выбора легко снимает проблемы. Я зашел с ним в магазин и купил там три бутылки водки, а сам шофер купил бутылку болгарского коньяка «Плиска», курортно-пляжная пузатость которой смотрелась чужеродно и неуместно среди запыленных банок кильки и оцинкованных ведер в заснеженном деревенском магазине. Я вручил водку водителю, он распихал ее по карманам, после чего оба шофера в обнимку, опираясь друг на друга, ушли в соседний дом.

Делать было нечего, мы закинули рюкзаки и лыжи в кузов, Митяй сел к трезвому, а мы с Жиртрестом втиснулись в малюсенькую кабинку видавшего виды «ГАЗ-51» к пьяному и стали ждать. Они вышли минут через двадцать, не отсиживаясь в тепле, не греясь и не отдыхая, но явно приняв еще.

Пьяный долго карабкался на свое место, мыча что-то нечленораздельное, оскальзываясь и хватаясь коржавой ладонью за промороженную рукоятку двери. Наконец влез и сел на свое сиденье, глядя вперед искусственными глазами манекена и шумно дыша носом.

У меня не было ни страха, ни беспокойства. Потому что не верилось, что все это может состояться. Но передний грузовик трезвого вдруг кашлянул и завелся, жизнеутверждающе задымив на морозе вонючим выхлопом.

Посидев без движения минуту, наш водитель включил зажигание, взялся обеими руками за руль, и его лицо вдруг изменилось. С глаз спала дурная пелена, и сквозь мутную остеклененность проступил какой-то взгляд. Это еще не было осмысленным выражением, но первый шаг был сделан. Из существа шофер превратился в очень пьяного, но уже человека. Повернув голову, он впервые посмотрел на нас и после долгой паузы сказал:

— Как зовут?

— Меня Сергей, его — Александр… Саша.

После чего шофер потом всю дорогу звал меня Валерой.

Он гулко выдохнул угарным смогом и сделал еще более осмысленный жест — протер рукой запотевшее стекло перед собой. Это выглядело уже и вовсе обнадеживающе.

— Не понимаю я, Валера. Чтобы ехать как трезвый, я должен быть совсем пьяный. А если сяду за руль трезвый, сразу что-то не так, ехать вообще не могу; сижу — хуже пьяного. Как такое может быть? — Он вновь сосредоточенно задышал носом, потом еще раз повернул голову и опять долго и внимательно посмотрел на нас, как бы удивившись нашему присутствию в кабине. — Прикури-ка мне, я сам не могу сейчас; рулить могу, а прикурить не могу.

Ехали мы тогда шесть часов. Говорили о чем-то. Я периодически прикуривал ему сигареты (сбитый в тесноте рукавом уголек одной из них прожег мне пижонские ватные офицерские штаны на самом приметном месте). Запомнился лишь холод, врывающийся в кабину через открываемую дверь, снега вокруг, быстро наступившие короткие сумерки, сразу сменившиеся серьезной зимней темнотой, вопросы шофера про столичную московскую политику (отвечал Жиртрест, он хорош в этом) и то, как эти два водителя общались между собой. Время от времени они притормаживали, трезвый вылезал на подножку и кричал назад:

— Ты как, Володечка?

— Нормально, Толя, нормально!

Мы снова трогались, ехали дальше. Потом они менялись, ведомый становился ведущим, поджидая, когда требовалось, отставшего из виду товарища. По-моему, это было то самое шоферское братство, про которое все и говорят.

Когда уже поздно ночью мы добрались до станции, наш Володя вновь не сумел выйти из кабины, не смог сам идти и не смог с нами попрощаться. Он лишь опять мычал что-то, поддерживаемый товарищем, который повел его куда-то. Я ничего не понимал: шесть часов езды не протрезвили его ни на малость; выключив мотор, он снова отошел в туманную бездну летаргического угара.

А охрипший Митяй поведал, что ему пришлось всю дорогу, все шесть часов, петь Анатолию песни, многие — по нескольку раз.

Я вспоминал об этом случае, когда три года спустя проголосовал в Вологодской области (от станции Вожега до деревни Нижняя) новенькому «ГАЗу-66», за рулем которого сидел такой же новенький, улыбающийся, с неправдоподобным румянцем на