Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Иранский журналист, модифицировавший «Завещание» для публикации в Тегеране в момент, когда под вопросом оказался суверенитет его государства, совершенно точно понял, что подчинение, разрушение Персии – промежуточная задача, лишь средство для достижения главной цели августейшего «завещателя» – Индии.

Идея разрушения Персии, устранения ее как препятствия для прорыва вглубь Азии, к границам Индии, – идея, которую настойчиво предлагал царю Волынский, а через сто лет вдохновенно разрабатывал Ермолов и надеялся внушить ее другому царю – Александру I, была в подробностях знакома всем, кто в разные исторические моменты выводил на поверхность тот или иной вариант «Завещания».

Мы уделили столько внимания Каспийским проектам Петра не из-за их экзотичности и авантюрной увлекательности.

Этот многообразный и в конечном счете трагический сюжет – десятки тысяч русских солдат и офицеров, похороненных в каспийских песках и болотах, – яснее демонстрирует особенность мировидения Великого Петра, чем его деяния на Западе.

В Европе его героические усилия, его подвижничество, его война – все, что он совершал, было жестко детерминировано реальными обстоятельствами, требующими соответствующих ответов: он начал эту войну (как сказал Ключевский, «Петр сунулся в эту войну, как неофит, думавший, что он все понимает»)[147]. И она безжалостно требовала от него голой прагматики. Его государственное и военное строительство в этот период вполне корреспондировало с общей утопической идеей идеального регулярного государства (хотя и было хаотично и отнюдь не регулярно), но не поднималось над сиюминутными преобразованиями низкого быта.

Каспийский и, шире, Азиатский (Индийский) проект – в том виде, в каком он ему представлялся, в том виде, в котором он пытался его осуществить, – был наиболее ярким аспектом общей грандиозной утопии, достойной демиурга, творца нового мира. В этом отношении драгоценное свидетельство – план, предложенный «господину Ляусу», и те несметные блага, которыми Петр готов был осыпать будущего строителя городов на Каспии.

Весь этот «каспийский мираж» был в известном смысле вдохновенным прообразом той великой утопии, попытка реализовать которую на немыслимом пространстве – от Камчатки до Индии – определила судьбу Российской империи и России как таковой на столетия вперед.

Гипнотическое обаяние этого «миража», заключенное в его величественности и грандиозности, оказалось непреодолимо ни для самого Петра, ни для его наследников.

Правда, для его титанической, можно сказать, сверхчеловеческой натуры оно было органично…

Потребность выхода через Балтику и Черное море в Мировой океан была реальной и насущной потребностью растущей страны, несмотря на то что основная часть населения – всех социальных уровней – эту потребность не осознавала или осознавала недостаточно для того, чтобы жертвовать ради ее удовлетворения привычным бытом и в предельном случае – самой жизнью. Тем не менее были тысячи людей, готовых сделать это усилие.

Но закрепление на берегах Каспия, подчинение Персии и в конечном счете поход в сказочную Индию могли вызвать подлинное желание рискнуть собой разве что у единиц. Таким был, например, князь Александр Бекович-Черкасский, недаром же он был любимцем Петра. Но ни моряк Кожин, ни моряк Соймонов, предлагавший иной, морской путь в Индию, ни генералы, которым поручено было закрепление результатов похода 1722 года, включая брутального князя Василия Владимировича Долгорукого (помним его отчаянное письмо), не говоря уже о генерале Леонтьеве, умолявшем дать ему отставку, не испытывали героического энтузиазма.

Масштаб и абсолютная неосуществимость замысла могли и должны были вдохновить Петра. Именно – Петра.

Каспийский – Азиатский – Индийский проект отнюдь не случайно хронологически совпал с роковым периодом 1714–1724 годов, в центре которого были «дело» царевича Алексея и властно стимулированное этим «делом» создание доктрины правды воли монаршей в самом широком смысле, непреклонно провозгласившей всемогущество и безответственность государя, «Христа Господня», имеющего право совершать любые деяния, не оглядываясь на интересы своих подданных и жертвуя их жизнями, не испрашивая их согласия.

На экстремальном пространстве Каспийского моря и его берегов была сделана столь характерная для Петра попытка переупрямить природу и судьбу, выйти за пределы естественных возможностей русского, равно как и европейского, человека, то есть произвести утопический эксперимент в чистом виде.

Попытка не удалась, и это поражение наверняка окрасило последние два года жизни Петра Великого, императора Всероссийского. Петр внимательно следил из Петербурга за происходящим в новых провинциях и понимал, что ресурса для дальнейшего продвижения нет и что русские войска вынуждены вести постоянные боевые действия против бунтующих горцев. Экономически провинции тоже себя не оправдывали.

Неудача на Каспии наложилась на целый ряд горьких обстоятельств: сознание своего бессилия перед торжествующей коррупцией и печальные разочарования чисто личного характера.

И горечь эта была тем острее, что упорно соседствовала с его неистребимой убежденностью в своем всевластии, правоте своего порыва к небывалому, куда входила и мечта вырваться из «кротовой норы» – Европы.

За первое десятилетие пребывания русских войск на завоеванных территориях корпус потерял около 40 тысяч человек – утонуло 144, бежало 596, убито 506, умерло от болезней 36 645…

Ключевский, размышляя об итогах петровской «революции», занес в записную книжку: «Понимал только результаты и никогда не мог понять жертв».

В Азиатской утопии был максимум жертв при минимуме результатов…

Глава 5

Окончательное решение, или Утопия требует жертв

Я всегда как на плахе.

Царевич Алексей в разговоре с князем Василием Долгоруким. 1715 год

1

Для того чтобы понять истинный смысл завершающего этапа политической и экзистенциальной трагедии, которую мы условно называем «делом» царевича Алексея, надо представить себе атмосферу этих последних месяцев рокового пятилетия.

И здесь нам опять придется с осторожностью опираться на сведения, которые аккумулировали в своих донесениях европейские дипломаты.

Факты, приводимые ими, часто представляются недостаточно достоверными, выводы сомнительными, но при этом они с высокой степенью адекватности передают именно общую атмосферу, насыщенную тревогой, зловещими домыслами и катастрофическими ожиданиями.

Еще в марте 1717 года секретарь датской миссии Тирхольм, ссылаясь на подкупленных им русских чиновников правительственных учреждений, доносил королю: «Здесь (в Петербурге. – Я. Г.) говорят, что наследный принц находится в Инсбруке и что дворянство высказывается о нем свободнее, чем до сих пор, внушая народу и духовенству, что этот опозоренный принц не способен наследовать корону после царя. Ему приписывают недостатки, которые должны лишить его престолонаследия, в том числе сомнительное и незаконное происхождение. Я считаю, что этот довод – результат интриг партии правящего царя и молодого принца Петра Петровича, во главе которой стоит князь Меншиков; духовенству хотят внушить (дабы возбудить его против вышеназванного наследного