Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Именно в это роковое пятилетие родился и умножился новый институт, не имевший аналогов в русской истории ни до, ни после.

В известной нам принципиально важной работе «Строители империи. Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I» Дмитрий Олегович Серов писал: «Первая такая канцелярия – князя М. И. Волконского – была создана в июле 1713 года. К исходу десятилетия их насчитывалось тринадцать. Представляющие собой нечто среднее между следственной комиссией и военным трибуналом, эти структуры обычно состояли из „презуса“ (председателя), чаще всего майора гвардии, двух ассесоров – младших офицеров и немногочисленного технического персонала. Приговоры канцелярий утверждались самим царем.

Сформированные из лично известных Петру I боевых офицеров, абсолютно независимые не только от местной, но и от центральной администрации, розыскные канцелярии в принципе могли стать наиболее действенным карательным органом периода широкомасштабных реформ. Отныне взяточникам и лихоимцам противостояли не бессильные в петербургских коридорах власти фискалы, а прошедшие войну гвардейцы, подлинные хозяева „преображенной“ России»[151].

Забегая вперед, нужно сказать, что при всей своей высокой функциональности «майорские канцелярии» не решили проблему коррупции «сильных персон», ибо эта болезнь коренилась в самой природе конструируемой системы. Но появление этой военизированной структуры, параллельной государственному аппарату, – еще одно непререкаемое свидетельство полного недоверия Петра к возводимому им «регулярному» механизму. «Не знаю, кому теперь верить…»

Гвардейские офицеры были последним резервом. Но и этот резерв был относительно надежен. 9 декабря 1717 года был расстрелян майор гвардейского Семеновского полка князь М. И. Волконский, обвиненный в недобросовестном ведении следствия. Волконский возглавлял первую «майорскую канцелярию».

«Не знаю, кому теперь верить, все задумано, чтобы меня погубить, кругом одни предатели».

В конце октября Петр был в тревожном ожидании: каков будет результат миссии Толстого в Италии – согласится ли Алексей вернуться и как поведет себя император Карл VI.

Де Лави доносил 21 октября: «Вчера около трех часов пополудни его царское величество прибыл водою из Кроншлота к неописуемой радости вернейших его подданных; но не таковы чувства некоторых лиц, весьма испуганных, так как ожидают упреков за свои бесчестные действия. Обе царевны, его дочери, встречали его в испанском костюме, а сын его молодой великий князь Петр Петрович ожидал его во дворце верхом на маленькой исландской лошади».

Если помнить, что двухлетний «молодой великий князь» был откровенно болезненным ребенком и с трудом учился ходить, то его появление верхом на пони было хорошо продуманной демонстрацией. Возможно, сам Петр хотел в ожидании появления сына-предателя продемонстрировать народу настоящего наследника. А «некоторые лица» были испуганы не только потому, что знали за собой некие криминальные грехи, но и смертельно боялись возможных откровений вернувшегося Алексея.

В это время розыскная канцелярия, возглавляемая князем Василием Владимировичем Долгоруким, жестко и беспристрастно занималась исследованием злоупотреблений Меншикова. Долгорукий, подполковник гвардии, был одним из немногих, кому Петр все еще доверял. Казалось, что Меншиков окончательно скомпрометирован и конец его фавора пришел. И однако, в сложившейся ситуации – возможного возвращения Алексея и труднопредсказуемой реакции самых разных групп общества, от «сильных персон» до «черни», на его появление – Петр публично продемонстрировал прежнюю близость со светлейшим князем.

29 октября де Лави сообщал: «…Всего более привлек к себе внимание общества дружественный разговор царя и князя Меншикова, продолжавшийся во все время обеда, меж тем как прочие старались говорить друг с другом, чтобы не мешать беседе царя. Разговор этот настолько же порадовал приверженцев Меншикова, насколько огорчил его врагов, и не оставил сомнения в возвращении к нему прежней милости, что значительно изменит положение дел… Царица не присутствовала на церемонии вследствие легкого нездоровья».

В одном из предыдущих писем француз писал о странном беспокойном поведении Екатерины.

Меншиков снова понадобился Петру в критический момент как возможная опора, и это существенно изменило расклад сил в правящих верхах.

В общественном сознании имена Алексея и Меншикова прочно связывались.

В том же письме де Лави писал: «Говорят исподтишка, что царевич, наследник русского престола, который, как полагают, находится близ Неаполя, написал отцу, что не вернется до тех пор, пока князь Меншиков не будет удален от двора».

Алексей и Меншиков воспринимались как две радикально противостоящие друг другу политические фигуры, олицетворяющие противоборствующие партии.

В начале января, когда стало точно известно, что Алексей в сопровождении Толстого и Румянцева скоро пересечет границу России, Петр неожиданно уехал из Петербурга в Москву.

7 января де Лави писал: «Поспешный отъезд его Царского Величества подает повод к различным толкам: некоторые утверждают, что он едет в свою столицу, чтобы отдохнуть, избегая в то же время встречи с лицами, навлекшими на себя его правосудие, другие же утверждают, что эта поездка служит лишь предлогом для того, чтобы быть ближе к восточной границе и, таким образом, удалиться от наблюдений тех, которые, следя за его действиями, могли бы проникнуть в его намерения. Тем не менее не подлежит сомнению, что несколько отдельных корпусов направлены в эту сторону и в Воронеже не перестают работать над постройкой трехсот галер…»

И те и другие догадки имели под собой основания. Петр не случайно хотел встретить Алексея и решить его судьбу именно в Москве, в Кремле – исконном средоточии власти. По сравнению с этим событием все остальное – включая коррупционные дрязги, какой бы смысл ни придавал им царь, – отступало на второй план…

Догадки относительно движения в сторону восточной границы тоже не бессмысленны. Как мы знаем, параллельно с развитием «дела» Алексея – роковым посланием «сыну моему», созданием оправдательного мифа, побегом царевича, спецоперацией по его возвращению – происходила отчаянная попытка закрепиться на восточном берегу Каспия, прорваться вглубь Азии, отыскать оптимальный путь к северным границам вожделенной Индии.

По массовости солдатских смертей потери за 1716–1717 годы на Каспии превосходили потери в Полтавской битве.

В январе 1718 года еще длилась трагедия Красноводского гарнизона, а полковник Волынский возвращался из Персии и уговаривал Петра в своих донесениях воспользоваться смутами в Персии и разрушить это агонизирующее государство.

Возможно, Петр еще не принял окончательного решения относительно судьбы Каспийского проекта № 1, но уже принял таковое решение относительно судьбы своего сына-предателя и на этом зловещем фоне обдумывал Каспийский проект № 2, освоение западного берега и похода на Персию.

Движение войск, о котором узнал французский дипломат, могло быть подготовкой к этим свершениям.

Печальный кортеж – царевич Алексей Петрович, Толстой и сопровождающие их лица – медленно двигался по территории Германии.