Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов

(Хорасанская сказка)

Последняя часть этой истории укладывается по времени меньше чем в сутки: через два дня мне надо было улетать в Москву вести в Тарусе и в Павловской Слободе практику у студентов, так что продлить это приключение я категорически не мог.

Вид этой птицы мгновенно вернул меня к реальности. Безо всяких возвышенных эмоций я начал непрерывные наблюдения и уже не мог оторваться от них, чтобы спуститься вниз к одному из домов и заранее договориться о ночлеге.

Я наблюдал и описывал детали семейной жизни этих птиц, их охотничьи маршруты, стычки с другими появляющимися в поле зрения хищниками, понимая, что это как раз тот материал, которого я так ждал. Они все время держались поблизости, периодически пугая меня отлетами из поля зрения: им ничего не стоило улететь на несколько километров (я даже предпринял безрезультатную попытку проследить их, пройдя вдоль одного из ущелий) и так же вернуться потом обратно. Никаких признаков гнезда не было.

Я ломал над этим голову, гадая, есть ли на этом участке гнездо и если есть, то где оно может быть. Ведь у одной пары орлов бывает, как правило, несколько гнезд (в среднем три-четыре, но может быть и шесть), используемых с известной периодичностью. Такие гнезда всегда неподалеку друг от друга, а здесь, во всей обозримой округе, ни одной гнездовой постройки не видно, как ни обшаривал окрестные скалы в бинокль.

Ближе к вечеру на дорогу, ведущую к боковому ущелью, свернул фургон, показавшийся мне подозрительным тем, что он проехал в горы мимо домов без остановки, что сразу навело на мысль: уж не за архарами ли отправились джигиты? Эта деталь потонула в наслоении наговариваемых на диктофон данных о вечернем поведении пары орлов, постоянно державшихся поблизости.

Час шел за часом, и вот наступил момент, когда стемнело настолько, что, отведя глаза от бинокля, уже невозможно было бы вновь найти потом рассматриваемую в него птицу.

Сказав себе: «Сейчас или никогда», — я сидел и неотрывно смотрел на самку, следя за всеми ее перемещениями и буквально усилием воли расширяя себе зрачки. Вот она села на скалы. Вот перелетела и села на другое место. Я еле различаю ее контур. Она снимается со скалы и перелетает на новую присаду. Все ее поведение меняется: полет становится не то что суетливым, но каким-то озабоченным. Еще короткий перелет и присаживание на той же стенке, потом еще раз. И вот она перелетает на новое место, и я вижу, что это гнездо. Более того, я безошибочно угадываю в этом гнезде поспешные движения встающей ей навстречу еще одной птицы, явно меньшего размера, — птенец!

Непривычный чужой бинокль дрожит в руках, еще минута — и ничего не будет видно в полной темноте. И я дожидаюсь этой минуты, убедившись в том, что самка остается на гнезде с птенцом. И наконец понимаю, что к этому заветному секрету я все-таки оказался допущен…

Не бог весть что по сравнению с мировой революцией, но наблюдавшееся Зарудным в конце мая 1892 года в ущелье хребта Асильма в Центральном Копетдаге нашло подтверждение именно сейчас — вечером 27 мая 1986 года здесь, у Коч-Темира на Сумбаре.

39

Вечером птица Симург повела с девушкой такой разговор:

— О дитя мое, я думаю, тебе не следует отправляться завтра к реке…

(Хорасанская сказка)

Я собираю вещи и уже с каким-то новым ощущением в душе спускаюсь вниз к домам. Это ощущение — отнюдь не радость или удовлетворение, не сознание выполненного долга и не парадоксальное опустошение, возникающее порой по достижении того, к чему давно стремился. Это некий трудноформулируемый общий вопрос к самому себе обо всем сразу.

Потом, извиняясь, бужу рано уснувшего хозяина — пожилого безобидного сторожа-инвалида, который впускает меня в бедный полутемный дом (сейчас мне откровенно непонятно, почему я просто не лег спать прямо там, где сидел на скале; наверное, не было ровного места). Сколько же раз, работая год за годом в Туркмении, я пользовался гостеприимством этого миролюбивого и веселого народа.

Мы пьем из треснутых пиалушек зеленый чай, хозяин безоговорочно приглашает меня ночевать, но чем-то обеспокоен. Чуть позже выясняется чем: проехавший в ущелье фургон — это действительно браконьеры. Причем, по его словам, плохие браконьеры. Он откровенно опасается, что, когда они будут возвращаться ночью, у меня могут быть неприятности как у свидетеля. Я знаю, что такие случаи бывали; Афганистан меня тоже кое-чему научил, но мне, дураку, все-таки это кажется несерьезным, я тогда еще думаю, что моя молодая жизнь навсегда впереди, всегда и везде вне опасности… Спать я, однако, на всякий случай ложусь, как Незнайка, — не раздеваясь и не разуваясь, прямо в турботинках, и не внутрь спальника, а просто накрывшись им.

Я сплю одним глазом, и мне полуснится-полудумается про найденных орлов и про очередную предстоящую практику, которая ждет меня впереди через пару дней.

Чижик в Павловке

О дети мои, я посылал одного дива по делу в некое место, и когда он вернулся, то рассказал, что…

(Хорасанская сказка)

«10 июля. …Впервые приехав на третьем курсе в Павловскую Слободу на трехдневную практику по ФР, мы вылезли из электрички, и я сразу же узнал и саму станцию, состоящую из единственного крашеного дощатого домика-кассы на низкой платформе с прорастающей в растрескавшемся асфальте травой; и поле, простирающееся вдоль забора из колючей проволоки; и тяжелый железный мост за этой колючкой. Это было то самое место, где четыре года назад мы начали с Гопой свой байдарочный маршрут и где произошел тот неприятный случай с лягушками.

Ну, а уж пройдя со всей нашей четвертой подгруппой вдоль поля от станции, ступив впервые на примечательный дощатый подвесной мостик и поддерживая истошно визжащих от искреннего ужаса девчонок (незаметно нарочно раскачивая с Жиртрестом и Хатом мост), я сразу отпечатал в своей памяти и плавно текущую под этим качающимся мостом Истру с просвечивающим на мелких местах песчаным дном, и крапиву с дудником под огромными развесистыми ивами вдоль берегов, и мальчишек, галдящих на тарзанке, привязанной к наклонившемуся над рекой стволу, и «красоток-девушек» (название какое!) — прозрачнокрылых синих стрекоз над водой, и песню иволги в тенистых