Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

положил дать аудиенцию в Коломенском замке, отстоящем от Москвы на одну немецкую милю, уверив наперед (а это было необходимо по посольскому этикету), что от этого не произойдет для послов никакого неприличия». Посольство по назначению отправилось церемониальным шествием. «Царица завидела нас издали, – продолжает Лизек, – и, чтобы доставить ей удовольствие смотреть на нас как можно долее, прислан ездовой, за которым мы своротили с дороги и поехали дальним путем по открытому полю». Посольство остановилось на отдых перед дворцом, потом торжественно вступило в царские хоромы. Из окон приемной комнаты смотрел и сам государь со старшим сыном. Посольство было справлено с обычными церемониями. «Царица, находясь в смежной комнате, – заключает Лизек, – видела всю аудиенцию с постели (быть может, с особо устроенного рундука или помоста), чрез отверстие притворенной двери, не быв сама видимою; но ее открыл маленький князь, младший сын (царевич Петр), отворив дверь, прежде нежели мы вышли из аудиенц-залы».

Когда, года за три перед этим временем, открыты были в первый раз в Москве «комедийные действа», или театральные представления, то царица точно так же смотрела их потаенно сквозь решетки своей ложи. «Во время представления, – говорит Рейтенфельс, – царь сидел перед сценою на скамейке; а для царицы с детьми было устроено место, род ложи, из которой они смотрели из-за решетки или, правильнее сказать, сквозь щели досок».

Таким образом, для царицы, равно как и для всего царского семейства, всякое зрелище бывало доступно. Ни она и ни ее семья со всем дворовым женским чином не лишались удовольствия поглядеть на то, что творится между мужским чином, как этот чин справляет свои торжества и увеселения публично, на глазах всего народа. Словом сказать, публичная жизнь не была закрыта от их очей. Заботливо скрывались только они сами от очей публики и от всякого общественного «действа». Но время и обстоятельства, вообще движение той же общественной жизни брали свое, и в силу этого движения царь Алексей, видимо, хотя, быть может, несознательно, стремился раскрыть вековые «запаны и завесы», скрывавшие его царицу, видимо, желал переделать вековые решетки, сквозь которые смотрела его царица на человеческий мир; он, как и во всем, передовой человек своего великого сына, передовой человек великой реформы, мало-помалу стремился вместо решеток устроить открытое окно.

Так, царица Марья Ильична Милославских – первая его супруга – уже присутствует на торжественных действах по случаю отпуска войск на польского короля в 1654г. Когда апреля 23-го совершалось отпускное молебствие на рать идущим, она слушала литургию в Успенском соборе среди всего синклита и всех чинов: «А стояла на своем месте, а по левую сторону царицына места стояли боярские и прочия честные жены…» После литургии, когда происходила церемония отпуска воевод, она стояла также на своем месте за запаною… Во время литургии, быть может, запана была открыта… По окончании службы патриарх подходил к ней и благословил просвирою. Затем во время пребывания в Москве вселенских патриархов Паисия и Макария царица не один раз выходила вместе с государем и детьми в соборы и другие церкви слушать их торжественное служение.

Вот что рассказывает о таком выходе Павел Алеппский: «В воскресенье праотцев, рано поутру, патриарх Никон пригласил нашего учителя (патриарха Антиохийского), и они вместе служили в соборе в присутствии царя и царицы, которая не являлась в собор со времени отъезда царя в прошлом году в Троицын день (о чем упомянуто выше). Именно этот патриарх убедил царицу сходить в собор и устроил для нее особый трон (вероятно, поновленный к этому времени, ибо царицыно место исстари существовало в соборе). В прежнее же время,– продолжает Павел,– царицы не имели обыкновения приходить в собор днем, а только ночью. Когда царица сошла из своего дворца, стрельцы разогнали народ с двух сторон. Впереди нее шли все жены бояр попарно в удивительном порядке наподобие шатырбашей и скороходов пред царем; каждые две были одеты одинаково, большею частью в черный или фиолетовый бархат; на голове у них поверх колпака небольшое покрывало, и на нем висит род лопастей из соболя или дорогой чернобурой лисицы, прикрепленных к голове и спускающихся назад. За боярынями вошла царица, которую вела за правую руку ее мать, а за левую – сестра, состоящая в замужестве за великим визирем (Б. И. Морозовым). Прочие служанки и девушки шли позади нее; у замужних женщин головы были обернуты большим белым покрывалом, а девицы имели на голове род тюрбана из соболя. Певчие пропели царице многолетие. Помолившись, она стала на своем троне, и с правой стороны от нее опустили занавес, чтобы народ не мог ее видеть. Отец и дядя царицы стали поблизости, а все жены бояр и служанки стали слева, подле северных дверей церкви, и опустили за собою шелковую занавеску от колонны до стены, чтобы никто их не видел, так что они были как бы в закрытом со всех сторон помещении. Тогда патриарх подошел к царице, благословил ее крестом, окропил святой водой и возвратился. После царицы пришел царь и, приложившись к иконам и мощам, по своему обыкновению, подошел к патриархам; они благословили его крестом и окропили святой водой его и шапку его, и он стал на своем царском месте. Начали часы, потом обедню. По прочтении Евангелия архидиакон поднес его приложиться сначала патриархам, потом царю и царице, которые сошли со своих мест и приложились. После великого выхода патриарх Никон вышел и благословил царя и царицу крестом, а после обедни взошел на амвон и прочел поучение на этот день. Затем он раздал антидор царю, царице, большинству вельмож, священникам и монахам… После того как патриархи проводили царя и он ушел, удалили из церкви всех мирян и затворили двери, и патриарх предшествовал царице, пока она прикладывалась ко всем иконам, мощам святых и к ковчегу с ризой Господней. Патриархи проводили ее, и она удалилась»[179].

Совершался уже открытый торжественный выход в собор при всем народе, но запана еще не открывалась. Царица даже в своей домовой церкви Рождества Богородицы слушивала литургию патриаршей службы хотя и вместе с государем, но все еще в притворе[180], уединенно даже от избранного святительского и домашнего общества. Павел Алеппский рассказывает, что когда патриархи служили литургию в той же домовой царской церкви в присутствии царя, некоторых из его приближенных, а также царицы и сестер царя, то, когда царица и сестры вошли в храм, дверь заперли за ним, чтобы никто не входил, и они смотрели на нас из-за решеток и маленьких окон[181].