Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

— При мне? — Она не верила. — Жить будете со мной?

— Да, буду жить с вами. Я всей душой желаю жить с вами, а с женой я живу только по закону Божьему.

Тут красавица стала улыбаться, и улыбалась победно, гордо выпрямилась, выпятила живот свой и говорит:

— Хорошо, если вы обещаете, что будете со мной жить больше, чем с женой, то дом будет вам соответствовать. Тогда богатый дом тут построим.

«Другая бы руки целовала, а эту еще нужно уговаривать взять подарок. Спесива госпожа Бригитт Ланге».

— Буду жить с вами больше, чем с женой, — говорит Рыцарь Божий Иероним Фолькоф, генерал фон Эшбахт.

Теперь Бригитт была довольна, она еще раз оглядела окрестности.

— Да, тут прекрасное место для дома. А вон там, на южном склоне, сад разобью. Хочу, чтобы птицы по утрам пели.

⠀⠀

На берегу, возле пристани, он встретил Бруно, племянника своего. Михель Цеберинг, как всегда, держался тут же.

— Как у вас дела, друг мой? — спросил Волков, остановив карету.

— Слава богу, дядя, — отвечал молодой человек, кланяясь.

— Торговля углем идет хорошо?

— Спрос на уголь упал на треть, дядя, но с мая месяца хорошо пошел брус и доска. А в Милликоне стали брать весь медный лист и весь железный лист, сколько ни дай. Главы гильдий в Малене уже дважды спрашивали меня, собираетесь ли вы дозволить строить склады у нас на берегу. Особенно глава гильдии медников интересовался.

— Перебьются, — коротко ответил кавалер. — А если еще раз спросят, так скажите, что пока хорошей дороги от Малена до амбаров нет, так и смысла нет в складах. А медью и железом так сами торгуйте. Пусть Гевельдас, как освободятся баржи… — Тут кавалер на мгновение задумался: какие еще баржи в Милликоне, там через четыре дня он воевать будет. — Лучше к осени… пусть начнет возить туда медь и железо.

— Дядя, мы так и думали, но потом поняли, что купчишки в Милликоне наши товары продают другим купцам, тем, что из Хоккенхайма и Нижних земель приплывают. Вот если бы нам в милликонских торговых рядах место получить… Вот где деньги настоящие. Покупать у маленских мастеров, а продавать в Милликоне. Вот где золото. Но разве разрешение на торговлю там достанешь? Гевельдас говорит, что и пробовать смысла нет, не пускают купчишки местные иных.

Много всего надо было сказать племяннику, многое надо было спросить, но вот времени не оставалось. Как раз к пристани стала поворачивать баржа, в которой были его телеги и его выезд. На носу баржи стоял Максимилиан.

Дел у кавалера было много, а вот времени не осталось совсем. Не дожидаясь, пока баржа разгрузится, лишь узнав у Максимилиана, что все в порядке, он сказал прапорщику, что гвардейцы и выезд ему сейчас понадобятся, чтобы ехать в Мален, но, когда они вернутся, чтобы лошадей ставили в конюшни старого дома и телеги там же рядом. Распорядившись таким образом, Волков поспешил домой.

А причиной того стало то, что Бригитт сказала между прочим, что Сыч привез в Эшбахт человека и держит его в железе как раз в конюшне старого дома. И уверяет, что это и есть убийца кавалера фон Клаузевица. Волков рот открыл от удивления. Как он мог про это забыть? И сразу приказал кучеру гнать домой.

Сыч уже прознал, что господин вернулся. Он и его товарищ Ёж сидели на завалинке у старого дома; как только карета Бригитт остановилась, так он кинулся к ней дверцу открывать, помогать господину выйти.

— Обед только-только, а от тебя уже винищем несет, — говорил Волков, выходя из кареты.

— И я рад вас видеть, экселенц. — Фриц Ламме улыбался. Дыры вместо зубов — память о тюрьме в кантоне, сам шепелявил заметно, но все равно оставался весел. — А винище это вчерашнее… Посидели малость с ребятами в кабаке нашем.

— Ну, показывай, хвались, — сказал кавалер и пошел к конюшне, а сам заметил, что платье у Сыча совсем уже и не грязное.

— Ёж, Ёж! — закричал Сыч, идя впереди. — Лампу господину неси. Темно там. Ох, экселенц, взять этого подлеца было непросто, — хвастался он. — Сейчас покажу вам его. Ребята из солдат, что вы мне дали… Они, конечно, крепкие, но только руками. Головой вовсе не крепки. Дуболомы. Но, скрывать не буду, помогли, помогли…

Ворота конюшни на замке; отворили — темень, резкий запах нужника, тишина, и только железо едва слышно звякнуло.

Ёж тут же прибежал с зажженной лампой. Сыч взял лампу и пошел в темноту, к дальней стене конюшни. Господин за ним. Там человек и был — сидел у стены, заросший, черный, в сгнившей уже одежде. Ноги в железе, руки в железе. Цепь вбита в стену.

— Кузнецу надо будет заплатить, — сказал Сыч, — я ему обещал, что как приедете, так расплатитесь. Он сказал, что подождет.

Кавалер присел рядом, хотел заглянуть пленнику в лицо. Ламме поднес лампу поближе, но человек, сидевший у стены, головы не поднял.

— Экселенц, вы так близко к нему не наклоняйтесь, он во вшах весь, — предупредил Ламме и башмаком толкнул человека в лоб. — А ну, сволочь, рыло-то покажи господину.

Пленник послушно поднял лицо. Глаза, непривычные к свету, щурит, а сам грязен, худ, по одежде и вправду вши ползают, зарос щетиной до глаз.

Здоровье у кавалера было, конечно, уже не то, что в молодости, но глаза, глаза оставались верны так же, как и в двадцать лет. И память его хорошо хранила увиденное. Волков узнал этого человека и через грязь, и через щетину.

— А вот и ты, — с удовлетворением произнес кавалер. — Думал, не найду тебя?

Разбойник молча снова опустил голову.

— Это ты добил кавалера фон Клаузевица после того, как в него попал арбалетный болт, — продолжал Волков. — Конечно, он и так умер бы, с болтом в голове люди не живут, но твой удар его и прикончил.

Пленник молчал.

— Чего молчишь? — Сыч снова пнул пленника. — Говори, ты убил рыцаря?

— Нет, о том мне говорить не нужно, то я и сам знаю, — произносит кавалер. — Мне другое нужно знать… Ведь ты знаешь, что мне от тебя нужно…

— Вши… — тихо проговорил разбойник.

— Что? — не расслышал Волков.

— Вши зажрали вконец, — продолжал мужик все так же негромко. — Ни днем ни ночью покоя от них нет. Спать не сплю…

— Помоешься, одежду новую получишь, пиво и мясо жареное, — пообещал кавалер. — Говори, кто нанял.

— Имени его я не знаю, — ответил пленник, он, звеня цепями, даже поудобнее уселся. — Но человек из благородных,