Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

с компартией и Международной психоаналитической ассоциацией. В переиздании 1937 года Сексуальной борьбы молодежи Райх даже решает отказаться от терминов «коммунизм» и «коммунистический», которые утратили всякий смысл «после катастрофической позиции Коминтерна». Он предлагает заменить их словом «революционер». Его книга, по его словам, смыкается «с первой коммунистической лигой, основанной Марксом». Он упрекает себя в том, что не смог раньше придумать организацию другого движения, основанного на самоуправлении: «Понятие Секспола, организации сексуальной политики, конечно, уже было введено, однако в нем не было ни председателя, ни секретарей. Это бы не соответствовало задаче. ⟨…⟩ Понятие самоуправления в формировании этой организации оказалось весьма продуктивным». Не это ли третий путь освобождения, ведущий к революции с большей уверенностью, чем советские и психоаналитические бюрократии? Райх больше не смотрит на Восток. Он углубляется в критику советской модели, чтобы прояснить причины ее крушения и поворота назад. Теперь он смотрит на испанскую революцию, которая преподносит «хороший урок революционному движению и буржуазной демократии»[156].

III

Будущее фрейдовского пессимизма

Как мы выяснили, с 1918 по 1927 год Фрейд защищал оптимистическую политическую позицию, поддерживая прогрессивные реформы [157]. Психоанализ и его новые институты, такие как поликлиники, движение которых было инициировано им самим, способствуют этим реформам. В Будущем одной иллюзии (1927) Фрейд всё еще отстаивает взгляд на воспитание, согласно которому социальное принуждение должно быть десакрализовано и заменено подходом, основанным на фактах и рациональности, позволяющей достичь «любви к людям» и «ограничения страдания»[158]. Также в этой книге он оправдывает восстание масс против угнетения, осуществляемого меньшинством, и разоблачает участь, на которую обрекли женщин.

Однако летом 1929 года Фрейд пишет Неудовлетворенность культурой (которая выйдет в свет в 1930 году) и полностью меняет свой курс. Его критика иллюзии более не ограничивается религией, но распространяется также и на коммунизм. Вопреки своей ранее заявленной позиции, его суждение теперь безапелляционно. Кроме того, Фрейд всё больше настаивает на идее «нейтралитета» психоанализа. Эта идею, присутствовавшую, очевидно, в концепции Фрейда и до 1929 года, можно вкратце сформулировать так: психоанализ как наука не должен занимать никакой политической позиции. Он не является Weltanschauung, то есть мировоззрением. Однако открытия психоанализа оказывают весьма заметное воздействие на мир и на политику. Следовательно, существует определенное пространство социальных применений психоанализа, которое обычно называют прикладным психоанализом, однако это пространство задается теми нуждами, которые прояснены психоаналитической наукой. Психоанализ можно расширить (выйти за пределы кушетки и сеанса), но только в соответствии с его собственной логикой, а не на основе партийных соображений. Фрейд, хотя и был связан с левой политикой (например, когда поддерживал Виктора Адлера), всегда стремился защитить сферу психоанализа в целом от идеологического захвата.

Слева направо в первом ряду: Зигмунд Фрейд, Г. Стэнли Холл, Карл Гюстав Юнг; во втором ряду: Абрахам А. Брилл, Эрнест Джонс, Шандор Ференци. Фотография сделана в сентябре 1909 года во время конференции в Университете Кларка (Массачусетс)

Контекст фрейдовского поворота: конец русской надежды и подъем нацизма

В действительности, в силу сложившегося тогда политического контекста фрейдовская концепция психоанализа как независимая и нейтральная наука подвергнется после выхода Неудовлетворенности культурой беспрецедентному раздуванию в самом аналитическом сообществе – мы увидим умножение числа текстов психоаналитиков, посвященных этой теме, – но в то же время претерпит весьма специфическую корректировку [159]. На фоне провала революционного идеала и подъема сталинизма и фашизма эта дискуссия, ранее вторичная, приобретает решающее значение. Из нее родится новая ориентация на полностью аполитичный психоанализ.

Что же такого происходит с Фрейдом, что могло объяснить это столь радикальное изменение в самом способе соотносить психоанализ с политикой? [160] Чтобы это понять, нужно вернуться к геополитическому контексту этого времени. Действительно, рассматривать тексты в качестве исключительно теоретических решений, не учитывая исторические и материальные условия их производства, можно только в рамках чистой экзегезы. Но за пределами индивидуальных позиций мы обнаруживаем серьезнейший кризис психоанализа, который потребовал переосмысления связи психоанализа и политики, обозначив тем самым перепутье внутри самой психоаналитической дисциплины.

Хотя еще в 1927 году Фрейд поддерживает Райха, защищая в Будущем одной иллюзии русский революционный опыт, в 1929 году ситуация меняется. И Фрейд, и Райх в определенном смысле оценивают реальную ситуацию в СССР неверно: хотя они оба еще не осознали воцарения авторитаризма, который давно раздавил леваков-ленинистов и уничтожил первых прогрессивных реформаторов [161], следует признать, что у Фрейда глаза раскрылись раньше, чем у Райха. В отличие от последнего, Фрейду не пришлось ездить в Россию, чтобы констатировать провал революционного эксперимента. Он лично знаком с психоаналитиками из московского института, с Сабиной Шпильрейн, Ермаковым и Вульфом, которые наверняка рассказывали ему об ухудшении ситуации в их стране. В начале 1930-х Райх, в свою очередь, тоже выступает с критикой русского опыта. В действительности, укрепление сталинской бюрократической власти начало сказываться еще с ухудшения состояния Ленина в 1923 году, и со временем оно приведет к своеобразному «сексуальному термидору»[162]. Психоаналитический детский дом Веры Шмидт закрывается в самом начале этого исторического периода (в 1924 году). Охота за «троцкистской контрабандой», изображаемой в качестве последней официальной опоры психоанализа, и защита Сталиным возвращения к семье и auctoritas paternalis как фундаменту нации должны были прозвучать, безусловно, похоронным набатом для всех эмансипационных движений, и так уже прижатых к стенке, в том числе для русского психоанализа. Именно здесь и обретает смысл политический поворот Фрейда, а также проясняется весьма специфичная корректировка, выраженная в Неудовлетворенности культурой, где он связывает социальное насилие прежде всего с необходимыми лишениями, обусловленными самим процессом культуры, и где при этом осуждает коммунизм. Но должно ли было это понимание катастрофического завершения русского эксперимента, а также истощения прогрессивных движений в условиях развития фашизма привести к тому, что ребенка выплеснут вместе с грязной водой, что, кажется, и делает Фрейд? Дело в том, что позиция Райха окажется иной, и в этом заключается один из решающих аспектов проблемы соотношения психоанализа и политики, связанный с непосредственным будущим дисциплины. В этой конкретной исторической ситуации и нужно понимать то, что стали называть «пессимизмом Фрейда», часто связываемым с его «реализмом», отстаиваемым психоанализмом. Последний a posteriori усматривает в принципе инстинкта смерти, гипостазированного в качестве основания всей культуры в целом и присутствующего в Неудовлетворенности культурой, выражение теоретической гениальности Фрейда и его политического «трезвого» взгляда на грядущую катастрофическую войну. Однако такая трактовка означает, что следствия ставятся на место причин [163]. Нужно, скорее, задаться вопросом, почему кульминация