Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Когда мир остается известным и знакомым, то есть когда наши убеждения сохраняют значимость, мы с легкостью управляем эмоциями. Когда же появляется нечто неизведанное, эмоции выходят из-под контроля, в зависимости от относительной новизны случившегося преобразования, и мы вынуждены отступить или вновь начать исследовать.

Валентность вещей

…А кто приглядится к основным инстинктам человека… тот увидит, что все они уже занимались некогда философией и что каждый из них очень хотел бы представлять собою последнюю цель существования и изображать управомоченного господина всех остальных инстинктов. Ибо каждый инстинкт властолюбив; и, как таковой, он пытается философствовать[50].

Правда в том, что человек был создан для служения богам, которых прежде всего нужно кормить и одевать[51].

Можно составить списки общих благ и бедствий, и многим они покажутся разумными, потому что наши суждения о значении и смысле довольно типичны и предсказуемы. Пища, к примеру, хороша, если она вкусная, а удар по голове тем хуже, чем он сильнее. Список хорошего и плохого можно спокойно расширить. Вода, кров, тепло и интимная близость – это хорошо; болезни, засуха, голод и войны – это плохо. Видя существенное сходство суждений о смысле, можно легко прийти к заключению, что добро или зло вещей или ситуаций является чем-то более или менее постоянным. Однако мы знаем, что существует субъективное толкование. И его влияние на оценку и поведение значительно усложняет картину. Мы будем работать, тратить силы и преодолевать препятствия, чтобы получить нечто хорошее (или избежать беды). Но мы не будем в поте лица добывать пищу, если у нас ее достаточно; мы не будем прилагать усилия, чтобы добиться интимной близости, если секса нам и так хватает, и мы с радостью воздержимся от обильной пищи, зная, что в это же время наш враг умирает от голода. Предсказания, ожидания и желания людей непостижимо мощно влияют на их оценки. Вещи не имеют абсолютно определенного значения, несмотря на то что мы способны обобщать их ценность. Поэтому именно личные предпочтения определяют значимость бытия (но эти предпочтения весьма ограничены!)

Смысл, который мы приписываем объектам или ситуациям, неустойчив. У разных людей разные приоритеты; потребности и желания ребенка и взрослого сильно отличаются. Значение вещей и событий в глубокой и практически непостижимой степени зависит от того, как они соотносятся с нашими нынешними устремлениями. Смысл меняется, когда меняются цели. Такие перемены неизбежно преображают ожидания и желания, которые эти цели сопровождают. Мы познаем «вещи» лично и индивидуально, несмотря на то что многие люди сходятся в вопросах их ценности. Цели, к которым мы стремимся в одиночку, результаты, которых лично мы ожидаем и желаем, определяют смысл нашего опыта.

Пионер экзистенциального психоанализа Виктор Франкл рассказал историю своего заключения в концентрационном лагере, которая поразительно подтверждает эту мысль:

Вот, к примеру, как-то раз нас перевозили из Освенцима в какой-то лагерь, подконтрольный Дахау. Мы приближались к мосту через Дунай. Опытные попутчики говорили: если мы переедем его, нас точно везут в Маутхаузен. Напряжение росло. Если вы не пережили ничего подобного, то едва ли сможете представить, как плясали от радости заключенные в вагоне, когда увидели, что поезд не въехал на мост и везет нас «только» в Дахау.

Опять-таки, что произошло, когда мы прибыли в этот лагерь? Наш путь продолжался три дня и три ночи, в вагоне не хватало места даже на то, чтобы всем одновременно присесть на корточки. Большинство заключенных всю дорогу провели стоя, кое-кто по очереди присаживался на жидкую охапку соломы, насквозь пропитанную мочой. По приезде «старожилы» поспешили сообщить нам важную новость: в этом сравнительно небольшом лагере (в нем содержалось порядка 2500 человек) не было ни печи, ни крематория, ни газа! Это означало, что «мусульман» [заключенных, больше не пригодных для работы], не могли сразу отправить в газовую камеру. Нужно было организовать так называемый «больничный конвой», чтобы отослать их обратно в Освенцим. Все снова воспряли духом. Желание старшего надзирателя нашего барака в Освенциме исполнилось: нас как можно скорее перебросили в лагерь, где не было «трубы». Мы смеялись и шутили, несмотря на то что нам пришлось пережить в следующие несколько часов.

На перекличке не досчитались одного из вновь прибывших. Нам пришлось ждать снаружи под дождем и холодным ветром, пока не нашелся пропавший человек. Оказалось, что он заснул в бараке от усталости. Затем перекличка превратилась в публичное наказание. Нас оставили стоять на улице всю ночь до позднего утра. Мы устали от долгого путешествия, вымокли до нитки и промерзли до костей. И все же мы были очень довольны! Ведь в лагере не было трубы, а Освенцим остался очень далеко[52].

Ничто не вызывает большего ужаса и страха, чем концентрационный лагерь, – если только в нем не будет лучше, чем обычно. Наши всегда условные надежды, чаяния и желания определяют контекст, в котором вещи и ситуации, с которыми мы сталкиваемся, приобретают некоторое значение; они определяют даже то, как мы понимаем саму вещь или ситуацию. Предполагается, что вещи имеют более или менее ясный смысл, потому что, определяя их относительно постоянные характеристики, мы сходимся во мнении с другими – по крайней мере с теми, кто нам знаком и разделяет наши мнения и взгляды на мир. Те (культурно обусловленные) вещи и явления, которые мы считаем само собой разумеющимися и которые, следовательно, невидимы, определяют наши эмоциональные реакции на внешние побуждения. Мы предполагаем, что они являются постоянными характеристиками нашего мира, но это не так. То, что с нами происходит, – и, следовательно, «контекст толкования» этих происшествий – в любой момент может резко измениться. Нам крупно везет (и мы, как правило, не обращаем на это внимания), если ничего подобного не случается.

Невозможно окончательно определить, какое значение имеет вещь (и имеет ли вообще), изучая ее исключительно объективные характеристики. Ценность изменчива, в отличие от объективной реальности; да и из того, что есть, невозможно вывести то, что должно быть (это «натуралистическое заблуждение» Дэвида Юма). Однако можно определить условный смысл чего-то, наблюдая, как вы сами или кто-то еще ведете себя в присутствии этой вещи (или в ее отсутствие). Вещи (объекты, процессы) определяются как следствие поведения, по крайней мере по личному опыту. Скажем, к примеру, что поведение «А» порождает явление «Б» (не забывая, что мы говорим о поведении