Украденный фокус. Почему мы страдаем от дефицита внимания и как сосредоточиться на самом важном - Йоханн Хари

Я понял, что если в Facebook отказываются признавать факт того, что их алгоритмы невольно играют на руку фашистам, то уж на наше с вами внимание им тем более плевать. Эти компании ни за что не станут умерять свои аппетиты по собственной инициативе. Позволить им продолжать в том же духе гораздо опаснее, чем предпринять слишком строгие меры. Их следует остановить. И сделать это должны мы.

* * *

Некоторое время я был ошеломлен и пребывал в полной растерянности, не представляя, как можно решить столь масштабную задачу. Многие люди заходят в своих рассуждениях так же далеко, а потом увязают в пессимизме. «Да, эта система страшно выбешивает, но остается только приспосабливаться, потому что ее ни за что не остановить», – говорят они. Нашу культуру пронизывает политическая пассивность. Я убедился в этом воочию, представляя свою книгу о войне с наркотиками в разных странах мира. В США я то и дело слышал: «да, вы правы, эта война с наркотиками полностью провалилась», «да, вы правы, было бы лучше декриминализовать или легализовать наркотики, но этому все равно не бывать, а у меня родственник подсел, так может подскажете хорошего адвоката или реабилитационный центр?». Политический пессимизм удерживает людей в рамках поиска частных и сугубо личных решений.

Но вот в чем суть: такая безысходность не только губительна, с эмпирической точки зрения она представляется мне ошибочной. В истории человечества было немало случаев, когда силы, не менее могущественные, чем сегодняшние технологические гиганты, терпели поражение. И всегда это происходило одним и тем же образом: обычные люди создавали общественные движения, требовали перемен к лучшему и не сдавались, пока не достигали своей цели. Понимаю, что сказанное может показаться туманным и идеалистичным, поэтому приведу вполне конкретный пример перемен, которые происходили в моей семье, и, скорее всего, в вашей тоже, в течение трех последних поколений.

Мне 41 год. В 1962 году моим бабушкам было столько же. Тогда моя шотландская бабушка Эми Макрэй жила в тесной квартирке на окраине Глазго, а моя швейцарская бабушка Лидия Хари – на склоне горы в Швейцарских Альпах. Поскольку по общепринятому в те времена мнению давать девочкам образование было нецелесообразно, в 13 лет Эми была вынуждена оставить школу. Брат продолжил учиться, а ее отправили работать. Всю свою трудовую жизнь она занималась уборкой туалетов. Сама Эми хотела помогать бездомным, но это считалось не женским делом, поэтому ей было велено молчать и не высовываться. Лидия росла в швейцарской деревушке и в подростковом возрасте увлеклась рисованием и живописью. Она хотела стать художницей. Ей сказали, что это не женское занятие. Она рано вышла замуж, и ей было велено быть покорной женой. Много лет спустя на моих глазах ее муж мог криком потребовать себе кофе, и она бросалась выполнять это приказание. Иногда она делала наброски, но говорила, что это ее угнетает, потому что напоминает о том, что жизнь могла бы сложиться иначе.

Мои бабушки жили в обществе, которое не подпускало женщин к власти и практически лишало их права на жизненный выбор. В 1962 году ни в Великобритании, ни в США, ни в Швейцарии не было женщин-министров. В Великобритании и США женщины составляли менее 4 % от общего числа парламентариев. В 17 из 20 швейцарских кантонов женщины не имели права голосовать на выборах, а в составе Федерального собрания этой страны их было меньше 1 %. Иначе говоря, законы писались мужчинами и для мужчин. Незамужняя женщина не могла открыть счет в банке или взять ипотечный кредит, а замужняя могла сделать это только с письменного разрешения супруга. В Швейцарии женщина вообще не могла устроиться на работу без того же письменного разрешения мужа. Убежища для пострадавших от домашнего насилия женщин не существовали. Изнасилование жены мужем считалось законным действием (в ответ на первые шаги к запрету сексуального насилия в браке, предпринятые в 1980-х годах, один из членов Ассамблеи штата Калифорния сказал: «Если жену нельзя насиловать, кого тогда насиловать-то?» [137]). Мужьям практически разрешалось избивать жен, потому что полицейские не усматривали в этом состав преступления. Отцы могли почти безнаказанно растлевать дочерей, потому что это была настолько табуированная тема, что заявлять в полицию никто даже не помышлял.

Написав об этом, я задумался о своей пятнадцатилетней племяннице. Как и ее прабабушка, она обожает рисунок и живопись. Каждый раз, когда я застаю ее за этими занятиями, мне вспоминается Лидия. Моей бабушке было сказано: «Хватит тратить время даром, пора прислуживать мужчинам». Моей племяннице говорят: «Ты будешь великой художницей, давай выбирать тебе школу искусств». Девочке не довелось познакомиться с ее прабабушкой, но я уверен, что Лидия была бы рада узнать, насколько изменился мир благодаря феминизму.

Я понимаю, что мужское причитание на эту тему раздражает, особенно с учетом того, что сексизм отнюдь не изжит и женщинам по-прежнему приходится сталкиваться с большими трудностями. Я сознаю, что битва за права женщин далека от победного завершения, а многое из достигнутого в этом плане оказалось под угрозой. Но мне однозначно ясно только одно: колоссальные различия между тем, как живется моей племяннице и как жилось моим бабушкам – это показатель потрясающего успеха, который был обусловлен одним-единственным фактором. Обычные женщины объединили усилия в рамках организованного движения и повели борьбу за свои права, не прекращая ее даже в самых сложных ситуациях.

Разумеется, очевидно множество различий между борьбой за права женщин и борьбой за человеческое внимание. Тем не менее мысленно я то и дело возвращаюсь к этому примеру по простой причине: опыт борьбы за права женщин показывает, что когда обычные люди бросают вызов могущественным и, казалось бы, непоколебимым силам, это приводит к реальным переменам. В 1962 году мужчины концентрировали в своих руках гораздо больше власти, чем есть у крупнейших технологических компаний на момент написания этих строк. Мужчины исторически преобладали практически везде: в парламентах, в корпорациях, в каждом полицейском участке. В такой ситуации проще всего было бы сказать: увы, мы не в силах что-либо изменить и женщинам придется свыкаться со своим пожизненно зависимым положением. Масштаб сил, крадущих наше внимание у нас на глазах, заставляет многих людей рассуждать аналогичным образом. Но пессимистическое представление о том, что мы не можем что-либо изменить, ложно по своей сути.

Что будет происходить, если мы откажемся от организованных форм борьбы? Тристан и Аза предупреждают, что сейчас мы находимся всего лишь на