Аристократка - Вирджиния Спайс

Париж, октябрь 1793 года

Его сестра умирала. Совсем юная, прекрасная и добрая девушка с кротким ангельским нравом и непорочной душой. Еще полгода назад Жанна Лаваль считалась одной из самых красивых невест Парижа. Теперь же от нее осталась лишь бледная тень. За какие-то считанные дни она угасла, словно свеча. И он, ее брат, единственный из оставшихся у нее близких людей, не может ничем ей помочь. Сознание своей беспомощности наполняло сердце четырнадцатилетнего мальчика болью и гневом. Единственное, что он мог пообещать себе, – это когда-нибудь отомстить. Когда он станет взрослым и сильным. Только бы его враг дожил до этого дня.

Увидев, что Маргарита, бывшая служанка, приютившая их в своем скромном домишке, вышла из комнаты, Арман приблизился к сестре. Жанна повернулась к нему, и ее бледное лицо озарилось слабой улыбкой.

– Прошу тебя, не оставляй меня, – прошептал Арман, целуя худые руки сестры. – У меня никого не осталось на всем белом свете.

– Бедный мой брат! – Жанна глубоко вздохнула и посмотрела на него с бесконечным сожалением. – Ты остаешься один. Но я уже ничего не могу поделать, Арман. Силы уходят от меня с каждой минутой, и скоро я буду вместе с нашими родителями.

– Я отомщу за тебя, сестра.

– Нет! – Жанна предостерегающе подняла руку и с мольбой взглянула на братишку. – Только не делай этого, прошу тебя, Арман. Я не хочу, чтобы из-за меня ты разрушил свою жизнь. Ты не должен мстить этому человеку, раз я сама простила его. К тому же, ведь он не отправлял нашего отца на гильотину. Он просто не сдержал своего обещания. Если бы мое здоровье не было таким слабым, наверное, я смогла бы пережить весь этот чудовищный кошмар, как и ты.

– Лучше бы я тоже умер вместе с тобой!

– Не говори так, милый. У тебя впереди долгая счастливая жизнь. Ты сильный, Арман, ты справишься. Вот увидишь, твои невзгоды когда-нибудь закончатся. Помнишь того молодого генерала, что посещал нас несколько месяцев назад? – вдруг спросила она, приподнявшись. – У него еще такое странное имя – Наполеон.

– И он так пылко восторгался твоей красотой, что над ним все подсмеивались? – Арман невольно улыбнулся. – Помню. Но сейчас он, должно быть, далеко от Парижа. Иначе наверняка услышал бы о нашем несчастье и постарался помочь.

– Когда-нибудь он вернется в Париж. Разыщи его, Арман, он обязательно вспомнит тебя и поможет. Если, конечно, будет достаточно осторожен и не навредит себе так, как наш отец. Если бы я узнала, что его постигла та же печальная участь, мне было бы очень жаль. А теперь, пожалуйста, оставь меня одну, братишка. Я очень устала, хочу немного отдохнуть.

Арман отошел к окну и мрачно уставился в осеннюю тьму за стеклом. Ему хотелось плакать, но слез почему-то не было, словно их все выжгло огнем. Во всем огромном мире не осталось ни одного человека, перед которым он мог бы выплакать свою боль.

А в это время в большом особняке на другом конце города спешно готовились к побегу. Огни во всех комнатах были погашены, чтобы не привлекать внимания полиции. Парадные двери, через которые сюда когда-то входили толпы нарядно одетых гостей виконта де Марни и его брата, были наглухо закрыты. Мужчина, державший за руку маленькую девочку, вышел из особняка через черный ход, опасливо озираясь, пересек опустевший сад и открыл калитку, ведущую в узкий темный переулок.

– Слушай меня внимательно, Элиза, – тихо заговорил мужчина, всматриваясь в испуганное личико притихшего ребенка. – Сейчас мы сядем в карету вместе с нашим другом, месье Клодом, и поедем далеко отсюда. Когда мы будем проезжать городскую заставу, нас остановят. Ты должна сидеть тихо, как мышка, чтобы никто не догадался, что мы с тобой находимся в карете. Все должны думать, что внутри кареты находится один месье Клод. Даже если тебе чего-нибудь очень захочется, ты все равно не должна раскрывать рта. Ты поняла, девочка?

– Да, дядя, я все поняла. А мама с папой тоже поедут с нами?

– Нет, – Виконт де Марни тяжело вздохнул. Лгать этому несчастному ребенку, потерявшему разом обоих родителей, казалось чудовищным, однако у него не оставалось другого выхода. – Но мы очень скоро встретимся с ними, Элиза. Они будут ждать нас там, куда мы едем. И если ты хочешь поскорее увидеть их, то должна строго следовать всем моим указаниям.

– Хорошо, дядя. Ради того, чтобы поскорее увидеть мамочку и папочку, я сделаю все, что ты хочешь. Я так сильно соскучилась по ним, дядя Пьер! Почему они так долго не появлялись?

– Так было необходимо, девочка моя. Но теперь все будет хорошо. Нам с тобой только нужно благополучно выбраться из Парижа.

Карета тронулась с места, едва они сели в нее. Осторожно раздвинув занавески, виконт де Марни в последний раз оглядел родное предместье Сен-Жермен. Просторные улицы аристократического квартала и роскошные особняки казались вымершими. Нигде не горели огни, не слышался шум подъезжающих экипажей, здесь давно уже не раздавался смех. А ведь еще каких-то полтора года назад тут все выглядело совершенно иначе.

Безумцы! И он, и его бедный покойный брат, и все их знакомые, напрасно надеявшиеся, что огонь революции не превратится в громадное пламя, все пожирающее на своем пути. Следовало давно бежать отсюда, как это сделали самые благоразумные. Но теперь уже ничего не вернешь. И будет просто огромным везением, если ему все-таки удастся покинуть этот обезумевший город, пусть даже с пустыми руками, и переправиться через Ла-Манш.

На минуту перед глазами виконта встал образ той, кого он не смог увезти с собой. Что с ней стало после того, как она узнала страшную новость о казни отца, он не знал. Обвинив во всех мыслимых и немыслимых грехах, она прогнала его, когда стало известно, что ему не удалось выполнить свое обещание. Бог свидетель, он искренне хотел ей помочь. Но сейчас в Париже сложилась такая ситуация, что приходилось думать лишь о спасении собственной жизни.

Тяжело вздохнув, виконт перевел взгляд на притихшую племянницу. Элиза сидела так тихо, что казалась спящей. Но ее темные глазенки были широко раскрыты; их невидящий, на удивление серьезный взор был устремлен куда-то внутрь детской души.

«Несчастный ребенок революции, – подумал Пьер де Марни. – Сколько же их останется после этого кровавого террора – хрупких, одиноких листочков, оторванных от родного дерева и летящих по воле ветра неизвестно куда».