Дочь Мента - Екатерина Ромеро

Трещит стекло, металл звенит о плитку. Теперь становится тихо, и я только сейчас замечаю, что это не палата, а манипуляционная, тут до тошноты воняет дезинфектором, фу.

Но хуже другое: Охотник. Он сцепляет зубы так, что у него на скулах аж желваки ходят, и делает шаг ко мне.

Двумя пальцами он хватает меня за подбородок, заставляя смотреть прямо в его глаза-бездны. Такие холодные, ледяные — в них айсберги. Живые.

Я замираю, ничего не могу, чувствую его прикосновение. Ток, разряд, и мышка попалась, ей не сбежать.

— Глаза на меня, Круглова. Если сама не успокоишься, я привяжу тебя, и дергаться ты больше не сможешь. Никак! Никто тебя здесь не убивает. Тебе окажут первую помощь, так что притихни. Поняла?

При этом чудовище отпускает меня, ловко достает из кармана наручники и показывает их мне.

Распахиваю губы, хватаю ртом воздух, медленно киваю:

— Да… Я поняла.

— Умница. Си-деть. Ни звука! – говорит по слогам, точно я плохо догоняю, а после доктор приносит новые медикаменты и начинает обрабатывать сначала мое лицо, шею, руки, а потом и ноги. Мне щиплет, жжет и, кажется, аж до костей выедает, но я не издаю ни звука.

Потому что Охотник стоит рядом и смотрит, сложив на груди руки. Словно так и ждет, когда я разрыдаюсь, как маленькая.

Пф, еще чего, пусть смотрит, я не собираюсь больше показывать ему свою боль! Да, это была минутка слабости, я испугалась, но такого больше не будет. Не дождется!

Я не слабая! Он увидит и поймет, что я все выдержу и никаких слез у меня не будет.

По правде говоря, меня слегка пошатывает, когда доктор заканчивает процедуру и туго заматывает мои стопы бинтами, но я держусь. И, конечно, я довольна собой: не заплакала, не дернулась даже.

— Так, мадам, вот мазь, наносить на стопы будешь каждый день. Перевязки делать обязательно, не то будет воспаление. Босиком больше не бегай. Тепло, еда, отдых. Все, свободна. Сейчас Ира подойдет.

Я, честно, думаю, что на этом моя пытка закончится, но нет. Так сильно сосредоточившись на своей боли, я не замечаю, как врач выходит и вместо него входит другая мадам в халате. Да сколько их тут, чего все ко мне прицепились?

Охотник с врачом сваливают куда-то за дверь, тогда как эта тетка долго светит фонариком мне в глаза, щупает мой живот, слушает меня — и в конце, видно убедившись, что я не совсем уж дохлая, довольная уходит.

Я же пылаю от негодования. Он реально, что ли, меня на продажу готовит?! Меня в жизни так не осматривали. Никогда.

Отцу было всегда не до этого, так что идеальным решением для меня было просто не болеть.

— Вставай.

Охотник возвращается и бросает передо мной пару ботинок. Как щенку какому-то... Просто беспризорному котенку! И спортивный костюм тоже бросает. И носки, и даже куртку. Все новое. С бирками еще. Фига себе.

— Одевайся.

— Зачем?

— Предпочитаешь ходить босая?

Сжимаю руки в кулаки. Никому здесь не сдались мои слезы. И папа не придет, зачем я только его звала, думала, поможет. Не придет он никогда. Не встанет уже. Дура.

Поднимаю голову, встречаюсь со строгим взглядом Охотника, хотя сейчас он в такой красивой одежде. Как начальник какой-то или там… министр.

Костюм и рубашка белая сидят на нем как влитые. Мягко говоря, рядом с ним чувствую себя неловко. Дышать даже сложно, хочется сбежать, закрыться, залезть в скорлупу.

Мну пальцами края халата, поглядываю на свои перебинтованные лапки. Да уж, побегала по лесу, ничего не скажешь.

Недостреленный заяц – вот я кто.

— Вы теперь меня продавать повезете, да?

— А ты хочешь этого?

— Нет. Не хочу.

Опускаю голову. Куда уже мне бежать? Только сейчас понимаю, что мне и возвращаться-то некуда. Отца нет, дома тоже. Школу я забросила. Я ничейная, я осталась совсем одна.

Воцаряется пауза, слезы наполняют глаза, и я быстро их вытираю рукавом, чтобы он не видел, но он видит. Стоит и смотрит на меня.

Палач, Охотник, тот, кто заплатил за меня.

— Ты поедешь со мной, Мила.

Собственно, чего-то такого я и ожидала. Тело пробирает дрожь, сжимаюсь вся, у меня, в отличие от него, нет пистолета. Мне нечем защищаться, но и рыдать перед Охотником я не собираюсь.

Спокойно, заяц, куда уж хуже, правда? Папа уже отдал тебя бандитам, и один из них тебя купил. Себе. Все просто. Сказки не будет, да я и не рассчитывала.

— Убьете?

— Не сейчас.

— А что тогда?

— Ты поедешь ко мне домой как моя племянница. На время.

Вдох-выдох, пытаюсь собрать мысли в кучу. Он сейчас не хочет меня убивать. Уже вроде хорошо.

— Это тогда похищение. Статья сто двадцать пять!

— Сто двадцать шесть. Учи законы, Круглова, – парирует. Умен, как черт, такого не переиграешь, да и, по правде, законы я знаю не все.

— У меня есть выбор?

— Есть. Ты сама принимаешь решение.

— И что будет, если я не поеду с вами?

— Тогда я верну тебя туда, откуда забрал. Харон и Вальц все еще ждут тебя в лесу.

Нет, Волкодав не пытается быть мягче.

Никаких сюсюканий и попыток сгладить.

Напротив, он рубит правду, хотя слышать ее мне больно.

Это честно, весьма доходчиво и понятно. Я затыкаюсь, хоть и не совсем понимаю, какой правильный выбор и есть ли он у меня вообще.

Я не знаю, что ждет меня дальше, просто пытаюсь выжить.

Зачем я Волкодаву, понятия не имею, но сейчас я слишком устала, чтобы думать о побеге, а возвращаться в лес точно не хочу.

Становится снова тихо. Охотник выходит за дверь, но я знаю: он ждет моего решения. Или с ним, или смерть. Какой у меня выбор?

Я осторожно спускаюсь с кушетки, сбрасываю халат, надеваю новую одежду, обувь и, сильно хромая, выхожу в коридор.

Волкодав бросает взгляд на меня, разворачивается и идет на выход. Хромая, я прыгаю следом за ним, держась за стену и стараясь скрыть то, как сильно дрожат мои руки от страха неизвестности.

Глава 10

Дорога в молчании, я сижу на переднем сиденье, стараюсь не