Истинная за Завесой - Натали Карамель

Граф Оливер Вейлстоун, сидевший во главе стола, замер с бокалом вина на полпути ко рту. Его обычно холодное, надменное лицо исказилось чистым, немым шоком. Брови взлетели к волосам, губы приоткрылись. Графиня Элеонора, сидевшая по его правую руку, побледнела так, что ее тщательно нанесенный румянец стал похож на два мазка краски на мраморе. Ее пальцы судорожно сжали край скатерти. Себастьян, напротив матери, фыркнул было, собираясь отпустить очередную колкость, но звук застрял у него в горле. Его насмешливый взгляд сменился недоумением, смешанным с досадой. Он уставился на Катю, словно увидел нечто совершенно немыслимое.

И только герцог Далин, сидевший по левую руку от графа, казался невозмутимым. Он не шелохнулся, его поза оставалась расслабленной, почти небрежной. Но глаза… Глаза выдавали его истинную природу. Они были не человеческими. Зрачки – вертикальные щели в золотистой радужке, как у змеи или… дракона. И в них горел холодный, оценивающий, невероятно интенсивный взгляд. Он скользнул по ее лицу, лишенному прежнего штукатурного грима, по простому, элегантному платью без бантов, по собранным волосам – и задержался на мгновение дольше, чем нужно для простой вежливости. В этом взгляде не было восхищения. Был анализ. И что-то еще, нечитаемое, но опасное.

Катя, слегка прижав руку Луизы (сигнал «держимся»), сделала еще шаг, стараясь идти плавно, как учили. Она подошла к своему месту – слева от Далина. По этикету, который Луиза вбила ей в голову за последний час, она наклонила голову в легком, почтительном поклоне, сначала в сторону графа и графини, потом – Далина, и наконец, кивнула Себастьяну.

«Добрый вечер».

Ее голос, тихий, но четкий, прозвучал в тишине, как удар хлыста. Казалось, он заставил всех вздрогнуть.

Первым очнулся Далин. Он не встал. Просто отодвинул стул рядом с собой – ее стул – с таким видом, будто выполняет неприятную, но необходимую формальность. Движение было резким, лишенным галантности.

«Ну, раз теперь все в сборе , – его голос, низкий, вибрирующий, с легким металлическим отзвуком, разрезал тишину, – можно и начать ужин. Садись, Катарина. Не заставляй ждать.»

Его слова не были громкими, но они прозвучали как приказ. Катя почувствовала, как Луиза незаметно подталкивает ее к стулу. Она опустилась на него, стараясь не упасть и не задеть Далина. Тот отодвинулся на сантиметр, как будто боялся соприкосновения.

«Спасибо, герцог Далин,» – прошептала она, глядя на свою тарелку. Рядом с ней запахло холодным металлом и чем-то диким, дымным.

Едва она уселась, как, с другой стороны, почувствовала приближение холода иного рода. Мать. Элеонора наклонилась так, что ее губы почти коснулись уха Кати. Шипение, полное яда, впилось в ее сознание:

«Что ты себе позволяешь, мерзкая девчонка? Этот вид? Эта… скромность? Ты что, решила поразить его? Или свести с ума? Ты – позор! Позор! Сиди и молчи, как истукан!»

Катя сжала кулон под платьем. Не реагировать. Нельзя реагировать.

Ужин начался. Лакеи разносили блюда. Катя машинально брала правильные приборы, стараясь не дрожать. Луиза стояла чуть поодаль, готовая в любой момент прийти на помощь. Катя чувствовала на себе тяжелый взгляд Далина, скользящий по ее рукам, следящий за каждым движением. Он не ел. Он наблюдал.

Себастьян, оправившись от шока, видимо, решил вернуть статус-кво. Он фыркнул, глядя на Катю.

«Знаешь, Катариночка, – начал он сладким, ядовитым тоном, – ты сегодня выглядишь… почти прилично. Видно, хороший стилист поработал.» Он оглядел стол с напускным весельем. «Наверное, после такого «преображения» даже герцог Далин захочет ускорить свадьбу, а? Хотя, что он там сможет найти под этим новым фасадом? Ту же пустоту?»

Граф фыркнул, притворяясь, что поперхнулся вином. Графиня язвительно улыбнулась. Далин оставался неподвижен, лишь его драконьи зрачки сузились еще больше.

Катя подняла глаза. Не на Далина, а на Себастьяна. В ее взгляде не было ни страха, ни злобы. Была… усталая смущенность. И легкая, почти незаметная улыбка тронула ее губы.

«Ты всегда отличался… своеобразным чувством юмора, Себастьян,» – сказала она тихо, но так, что было слышно всем. Ее голос звучал искренне, почти тепло. «Оно… освежает. Особенно в такой формальной обстановке.»

На столе снова воцарилась мертвая тишина. Себастьян остолбенел, его самодовольная ухмылка застыла. Граф перестал жевать. Графиня замерла с бокалом. Даже Далин слегка наклонил голову, его взгляд стал еще пристальнее. Никто не ожидал… комплимента. От Катарины. И уж тем более в ответ на издевку.

Себастьян покраснел, смущенно и зло, и уткнулся в тарелку. Напряжение висело в воздухе, как грозовая туча.

Разговор, точнее, монолог графа и осторожные реплики графини, переключился на безопасные темы: погоду, светские сплетни. Катя молчала, клевала еду, стараясь быть невидимой. Но Далин внезапно нарушил это хрупкое перемирие. Он повернулся к ней, его золотисто-змеиные глаза приковались к ее лицу.

«А ты, Катарина, как себя чувствуешь?» – спросил он. Голос был вежливым, ледяным. Каждое слово – как удар отточенного кинжала, обернутого в бархат. В его тоне не было ни капли тепла, ни тени искренней заботы. Только формальность и… скрытое презрение.

Он ненавидит ее. Ненавидит всей душой, – пронеслось у Кати в голове.

«Уже лучше, герцог Далин. Спасибо,» – ответила она, не поднимая глаз, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

«Как же так получилось?» – продолжил он, не отводя взгляда. Его интонация требовала ответа. «Ты умудрилась пострадать в собственном доме. Удивительная неосторожность. Или… фатальность?»

Катя почувствовала, как под платьем кулон стал чуть теплее, напоминая о себе.

«Я… не знаю, герцог Далин. Многое стерлось из памяти.» Это была чистая правда.

Далин помолчал. Казалось, он изучал каждую черточку ее лица, каждую микроскопическую реакцию. Затем он медленно отпил из своего бокала и поставил его на стол с тихим, но отчетливым стуком.

«Знаешь, Катарина, – произнес он тихо, но так, что каждое слово врезалось в сознание, как клеймо, – не пытайся казаться лучше, чем ты есть. Твое ничтожество известно всем в этом зале и далеко за его пределами.» Он сделал паузу, давая словам впитаться. «Этот брак – не союз. Это цепи. Цепи, скованные глупыми клятвами мертвецов. Они тяготят меня и, я уверен, тебя. Так что будь добра, – его голос стал еще холоднее, – продолжай играть свою жалкую роль молча. И дальше. Не усложняй то, что и без того невыносимо.»

Это было слишком. Слишком жестоко. Слишком публично. Катя почувствовала, как