Её ванильное лето - Оксана Хващевская

прислушиваясь, Маша пробралась в глубь кладбищенской рощи, но все оказалось зря. Человека нигде не было. А меж тем на горизонте за лесом начинал заниматься рассвет. Ждать, когда взойдет солнце и таинственный незнакомец будет возвращаться, казалось бесполезным, но девушка все же просидела до зари, прислонившись к березе, и в итоге так ничего и не увидела.

А потом, все так же опасаясь выпрямиться, Машка перебралась через дорогу ползком и через заросли побежала домой, минуя пруд и простирающиеся до горизонта посевы ржи. Позабыв о товарищах, которые продолжали спать в карьерах, Машка обзывала себя последними словами.

Первые лучи солнца брызнули из-за леса. В деревне начинался новый день: мычали коровы, кричали петухи, лаяли собаки, просыпались люди.

Вбежав во двор, Машка почти упала на лавочку, пытаясь перевести дыхание. Ну и ночка выдалась! Пошла, называется, в засаду за компанию. А оказалось все наоборот. Компания, ничего не подозревая, спала себе мирно, а она полночи ползала на коленках, стараясь не дышать, едва не свернула шею, спускаясь с насыпи, исцарапала руки, вымазала одежду и вообще чувствовала себя не лучшим образом. К тому же еще и страху натерпелась.

А ребята… Блин! Вот интересно, а что они подумают, когда проснутся и не обнаружат ее? Девушка криво усмехнулась. Наверняка решат, что она струсила и сбежала. Или что ее похитили — как их там? Ах да, сатанисты! Как бы там ни было, а ее исчезновение точно заставит их понервничать. И поделом, нечего спать!

Немного успокоившись и восстановив дыхание, Лигорская покосилась на дом бабы Антоли, из которого не доносилось ни звука. А на крыльце Катик, нетерпеливо помахивая хвостом, выжидающе поглядывал то на нее, то на запертую дверь. Бабушка, конечно же, еще спала, но вот-вот все могло измениться. Поэтому ей лучше сейчас же пробраться в свою комнату и лечь спать. Не то, если баба Антоля застанет ее в таком виде, вопросов не оберешься, а врать и что-то придумывать снова Машка не хотела.

Поднявшись с лавочки, девушка подошла к умывальнику.

— Доброе утро, Мария Николаевна! — вдруг раздался у нее за спиной жизнерадостный и бодрый мужской голос.

Вздрогнув, Маша обернулась и выпрямилась, стряхнув капельки воды с рук. В нескольких метрах, засунув руки в карманы брюк, стоял Сафронов и улыбался, глядя на нее, чуть прищурив глаза. Вот только его не доставало в это утро, которое с большой натяжкой можно было назвать добрым!

— Доброе, — пробормотала в ответ она, отводя глаза.

— Чего это ты не в духе с утра? Не с той ноги встала или еще не ложилась? — поинтересовался он, подходя ближе.

— Тебе-то чего? — огрызнулась она.

— Да ничего, вообще-то, если не считать того, что прямо сейчас мы с тобой идем за ягодами. Баба Антоля вчера рассказала мне, какая ты умница, как вчера ранешенько отправилась в лес и набрала ягод. Вот только она же понимает: ты девочка городская и заблудиться можешь, а она переживает. Вот и попросила меня сопроводить тебя в лес. Собственно, я шел за тобой. Деревенские уже пошли…

Он смеется над ней, что ли? Какие ягоды? Нет, он определенно издевается, причем самым наглым образом!

— Слушай, ты что, сдурел? Какие ягоды? Ты не видишь — я только вернулась! Мне не до них сейчас… Я иду спать. Иди хоть за ягодами, хоть за грибами или вообще на кудыкину гору, только от меня отвали!

— Нет, Машка, так дело не пойдет. Я леса не знаю, ты, походу, тоже, но ты ведь вчера там уже была! Так что брось капризничать и пойдем. Раньше пойдем — быстрее вернемся!

— Ты меня вообще слышишь? Я сказала, нет!

— Слышу. А ты меня, видимо, не очень. Мы идем за ягодами.

— Нет!

— Машка, перестань вредничать!

— Тебе надо — ты и иди!

— Я заблужусь один!

— Покричишь — может, кто и откликнется!

— А если нет?

— Ну побродишь по лесу и выберешься. Подумаешь, большое дело! Слушай, Сафронов, так и быть, я обещаю: если до полудня не явишься, я позвоню в службу спасения!

— Ох, и зараза же ты! Пойдем в лес.

— Не пойду!

— Ты чего, струсила, что ли? Меня боишься, или вчерашние ягоды не ты собирала?

— Не много ли ты о себе воображаешь? Я не боюсь тебя, вот еще не хватало. И конечно, это я собирала ягоды! Кто ж еще? Леший, что ли? — девушка вытерла руки и лицо льняным полотенцем, которое висело тут же, на заборе, и снова уселась на лавочку. Спать хотелось жутко.

— Ну, так вставай и докажи мне это! Что нам с тобой это лукошко — в два счета наберем! — продолжал уговаривать ее мужчина.

Подойдя к лавочке, он взял Машину руку чуть выше локтя и потянул, заставляя подняться.

— Как же я тебя ненавижу! — пробормотала девушка, вынужденная встать и пойти за ним.

— Я, знаешь ли, тоже не испытываю к тебе особо теплых чувств. В жизни не встречал таких вредин!

— Подумаешь! Конечно, ты встречал только дур, вроде тех, что в деревне по лавочкам тусуются, — парировала Маша.

— Между прочим, нормальные девчонки, вчера познакомился. Не зазнайки, как некоторые! — весело заявил он.

Они миновали бабушкин огород, и Вадим отпустил ее руку, уже не боясь, что она сбежит.

— Некоторые — это я, что ли? А впрочем, почему бы и нет? Они же глупые курицы, а вот я…

— Рыжая заносчивая ведьма! — перебил ее мужчина.

— А ты… — Машку понесло, и она готова была уже такого наговорить ему, но неожиданно споткнулась и проехала раненой ладошкой по жесткой луговой траве.

— Блин! — в сердцах воскликнула девушка и закусила нижнюю губу. На глаза навернулись слезы.

Мужчина присел рядом на корточки и хотел было помочь ей встать, но Маша отшатнулась, удерживая в одной ладони другую, и подула на ранку.

— Ну что? Договорились? — спросил Сафронов, и голос его потеплел. Исчезли насмешливые, издевательские нотки. Он смотрел на нее, чуть приподняв брови, а в уголках его красиво очерченных, полных чувственных губ притаились ямочки. Лигорская отчетливо ощущала приятный аромат парфюма, исходивший от него. По своему небогатому опыту общения с мужчинами она могла судить, что это дорогой одеколон. Девушке всегда нравилось, когда от мужчин приятно пахло, и она не считала это мажорством — наоборот, полагала, что ухоженный мужчина успешен во всем.

— Это ты во всем виноват! Нечего меня нервировать… — заявила она.

— Ну конечно я! — он улыбнулся. — Дай мне руку!

— Нет, не надо!

— Ты прямо как ребенок!

Сафронов коснулся пальцами многострадальной ладошки и перевернул ее тыльной стороной. Брови его при этом поползли вверх.