Сказ о снегах - Ксения Лисица

Но вот снег лежал у её ног и медленно таял. Ружена посмотрела на Крива: кузнец выглядел впечатлённым, его глаз сиял. Горецвет смотрел на снег с неприкрытой радостью, и она подумала, что он, должно быть, действительно любил зиму, когда был маленьким мальчиком. Сколько лет он прожил с зимой? Три?

– Я вам верю, – сказал Крив, – вы действительно те, за кого себя выдаёте. Смотрите.

Он вытянул вперёд руку ладонью вверх. Медленно сжал кулак, а потом раскрыл его: вспышка и вот на его ладони танцует весёлый огонёк.

Горецвет покачал головой.

– Ваши способности куда полезнее моих.

– Твоя способность привела тебя ко мне, – сказала Ружена, – а теперь и к Криву. Правда, я не знаю, хорошо ли это.

Кузнец нахмурился, окинув её внимательным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Горецвет говорит, что мы должны вернуть зиму. Но почему? Что в ней хорошего?

Гусляр покачал головой.

– Дело не в том, хорошее это время года или плохое, а в равновесии. Я же уже говорил. Нельзя быстренько перестроить миропорядок, выкинуть из него кусок и надеяться, что от этого ничего не изменится. – Чувствуя молчаливую поддержку Крива, он начал горячиться, но быстро взял себя в руки. – Впрочем, это не важно. Я обещал тебе показать, к чему это привело, и я покажу. Нужно только пройти немного южнее…

Кузнец посмотрел на него с пониманием.

– Ты имеешь в виду гниль и насекомых? Слухи об этом дошли уже и до наших краёв. Однако люди считают, что всё это байки. Вот только…

Он замолчал, задумавшись.

– Только что? – Спросила Ружена, когда пауза затянулась.

Крив поднял на них взгляд.

– Я думаю, что произошедшее с Власом тоже из-за гнили. Не так давно он ездил к родне в город намного южнее нашего. И вернулся хуже, чем прежде. Что бы ни произошло на той охоте, это было последней каплей.

Ружена вспомнила, что говорила Ласточка о крови Власа. Коричневая с чем-то белёсым… Гниль. Вот только…

– С чего ты взял, что это именно из-за зимы?

Кузнец покачал головой.

– Я не знаю, просто предполагаю. Но что ещё это может быть?

Она пожала плечами.

– Болезнь. Плохая кровь.

Горецвет раздражённо вздохнул.

– Ладно, оставим пока это. Потом сама увидишь, что к чему. А пока, Крив, расскажи-ка нам о себе. Видишь ли, наши с Руженой истории оказались похожи и мне интересно…

Он ещё не договорил, а кузнец уже кивал.

– Понимаю, расскажу.

Бросив взгляд куда-то за плечо Ружены, словно смотреть на неё или на Горецвета ему было некомфортно, он заговорил:

– Двадцать один год назад мои приёмные родители нашли меня зимой в лесу. Никто не знал, откуда я взялся, но предположения строили разные. Больше всего людей удивило, что, несмотря на жестокие морозы, которые ударили в тот год, я совсем не замёрз. Ещё в раннем детстве я тянулся к огню. Не просто из интереса, как другие дети, а постоянно, словно он непреодолимо меня притягивал. Родители, устав меня оберегать, решили дать мне разок обжечься. Они были уверены, что это меня остановит. Вот только когда я схватился за огонёк свечи, он меня не обжог. С тех пор родители стали замечать всё больше и больше таких моментов. Они как могли скрывали это от других жителей деревни, зная, что пойдут толки. Но когда я подрос и сам осознал свою способность, я стал хвастаться ей перед друзьями. Так я свёл на нет все усилия моих родителей. Люди начали шептаться о том, что они подобрали в лесу «нечистое дитя». Что я что-то навроде чёрта, сбежавшего из Нави, и поэтому огонь мне не страшен.

Он замолчал. Ни Ружена, ни Горецвет его не торопили.

– А когда мне было восемь, у нас дома случился пожар. По моей вине, – тихо продолжил Крив, – я ведь не понимал, как опасен может быть огонь. Мне-то он вреда не причинял. Я опрокинул свечу. Пламя перекинулось на занавески. Никого из родителей тогда в избе не было. Отец работал в кузнице, мать ушла стирать бельё на реку. А я был зачарован. Смотрел, как огонь пожирает сначала шторы, потом перекидывается на стены, скамью, стол. Как горят идолы в своём углу. Представьте, какая картина должна была открыться людям, когда дом потушили! Они входят в избу, а я стою посреди почти полностью сгоревшей комнаты, абсолютно живой, здоровый и довольный. После этого детям было строго настрого запрещено со мной даже заговаривать, а взрослые старались меня избегать. Когда я всё-таки попадался им на пути, они поспешно отворачивались, бормоча себе под нос защитные слова. Амулетами обзавелись все без исключения.

Он печально усмехнулся.

– Как-то раз я подслушал разговор родителей с Желаной, Ласточкиной матерью. Она уговаривала их отвести меня туда, где нашли и бросить в лесу. Уверяла, что я не человек, а просто нечисть, играющая с ними. Что семья мне не нужна и в лесу я буду в порядке и в одиночку. Они её не послушали, но я чувствовал, что их отношение ко мне тоже меняется. В их защиту надо сказать, что они делали всё возможное, чтобы я этого не заметил. Когда мне было четырнадцать, и отец выучил меня азам кузнечного дела, меня отправили в город, в подмастерья к тамошнему кузнецу. Родители уверяли, что это для того, чтобы я набрался опыта, но я думаю, им нужно было на время избавиться от меня, чтобы разобраться в своих чувствах. Я провёл там три года из четырёх, которые были обговорены, когда мне пришла весточка из дома. В нашу избу ударила молния, и родители погибли в пожаре. Так что я вернулся и занял место отца – стал деревенским кузнецом. Конечно, люди были не в восторге, но предпочитали меня терпеть. Как я довольно быстро узнал от тех немногих, кто продолжал со мной общаться (через них же мне и передавали заказы, если кому-то что-то было нужно), большинство жителей Ведьминого Носа считало, что в этом пожаре виноват я. То, что я в это время жил в городе их не волновало: они считали меня нечистью, способной и не на такое. Так что я восстановил дом, работал в кузнице и старался держаться в стороне ото всех.

На поляну опустилась тишина.