Токсичные желания - Надя Брекель

Она откусывает еще кусочек сельдерея. — Мама сказала мне, что ты познакомилась с ним в больнице, и вы, ребята, видитесь примерно два вечера в неделю. Вы двое, типа, встречаетесь?

— Нет, мы просто друзья. — Раздражение разливается по моим венам, наполняя мое тело яростью, но я прячу это глубоко внутри. Моя сестра задает вопросы обо мне. Я бы в любой день приняла ее язвительные замечания по пустякам.

— Мы встречаемся и сочиняем музыку. Вот, в общем, и все.

— Вы, дети, так это называете в наши дни? — Легкая ухмылка искривляет ее губы.

— Неважно, — говорю я, качая головой.

— Так ты все еще преследуешь свою мечту, не так ли? — Она указывает на мою скрипку палочкой сельдерея.

— Не все из нас могут полагаться на свою внешность, чтобы добиться успеха в жизни. Как и я. — Я снова сосредотачиваюсь на игре на скрипке, когда слышу, как Адали ставит свою тарелку.

— Послушай, я здесь не для того, чтобы упрекать тебя или читать нотации. Я просто хочу, чтобы ты была осторожна. Мама сказала мне, что парень попал в больницу из-за передозировки наркотиков. Ему всего шестнадцать, так что это серьезно. И ты не в том состоянии, чтобы находиться рядом с людьми, неспособными помочь тебе или опустить тебя еще ниже.

Я поднимаю голову и смотрю на нее моргая. Должно быть, она шутит. Она же не думает, что тусоваться с Блейком хуже, чем быть рядом с нашими кузинами и всеми теми парнями, которых они приводят с собой, не так ли?

— Правда? Я не вижу, чтобы ты читала нотации своему любимому парню о том, как он со мной разговаривает.

— Он не мой парень. — Говорит она, перекидывая свой конский хвост через плечо.

— Значит, какой-то парень, с которым у тебя даже нет серьезных отношений, может говорить со мной, как ему вздумается, и ты считаешь, что это нормально? Это еще хуже, — говорю я ей.

— Не будь такой чувствительной. Он всем говорит гадости. Он даже сказал мне, что у меня пушок на подбородке, как у козлика. Ты думаешь, я прибежала домой и заплакала? Нет, я его побрила.

— О, ты права, это я слишком остро реагирую. Позволь мне подрумянить себе щечки, чтобы выглядеть как его любимая порнозвезда. Ничего особенного, верно?

— У меня нет внешности порнозвезды. Она более экзотичная, смешанная с французской. Вот почему я люблю свой нос. Я признаю, что у меня маленький французский носик.

Моя сестра не всегда была такой эгоцентричной; раньше мы были довольно близки, но с тех пор, как она начала тусоваться с кузинами, все, что ее волнует, — это имидж и то, каких парней она может мысленно поиметь. Ей нравится заставлять мужчин вырывать себе сердце, даже если парень ей нравился. Я игнорирую ее самобичевание, беру свою скрипку и поднимаюсь наверх.

Я слышу, как Адали что-то кричит у меня за спиной, но даже не обращаю на это внимания. Захлопываю дверь и поворачиваюсь к ней спиной, соскальзывая на землю — слова, сказанные мне прошлой ночью, звенят у меня в ушах.

Теперь, когда ты похудела, ты понравишься камере.

Ты должна играть роль и выглядеть соответственно.

Ты была бы идеальна, если бы у тебя были высокие скулы.

Слеза стекает по моей щеке, и я качаю головой.

— Ты крутая, — говорю я себе, поднимая смычок и начиная играть песню, которая успокаивала меня с тех пор, как я освоила ее. «Когда ты веришь» в исполнении Мэрайи Кэри и Уитни Хьюстон.

На следующий день после ззанятий в оркестре я пробралась в свое обычное место, чтобы пообедать. Хотя не была голодна, я сказала себе, что мне нужно поесть. Бриттани, единственная девушка, с которой я обедала, и которую называла своей подругой, была записана на прием к врачу. У нее тоже было расстройство пищевого поведения, но противоположного спектра. Она любила поесть. Итак, мама отвела ее к диетологу, чтобы посадить на строгую диету для снижения веса. Она даже наняла персонального тренера, чтобы тот помогал со всем этим. Хотя я думаю, что это немного экстремально для пятнадцати лет, у ее родителей хорошо оплачиваемая работа. Ее мама медсестра, а папа юрист. Так что они могут позволить себе подобные вещи, не разоряя семейный бюджет. Несмотря на то, что Бриттани была более упитанной, я чувствовала, что мы с ней похожи. Мы были одержимы едой, считали себя непривлекательными, в поиске друзей полагались на свою личность, а не на внешность, и были невидимы для внешнего мира.

Я пинаю свой пакет с обедом и ругаюсь про себя. Не понимаю, за что Блейк наказывает меня. Я всего лишь пыталась заботиться о нем, но он как будто предпочитает, чтобы я его ненавидела, а не заботилась о нем. Я надела наушники и подставила лицо солнечным лучам, закрыв глаза и слушая песню Уитни Хьюстон «Куда уходят разбитые сердца?»

Я начала подпевать, как только зазвучал припев.

И вот я здесь. И не могли бы вы, пожалуйста, сказать мне? Куда уходят разбитые сердца? Смогут ли они найти дорогу домой? Обратно в распростертые объятия.

Я чувствую запах марихуаны и немедленно прекращаю петь. Открываю глаза, и начинаю оглядываться по сторонам, но Блейка ни где нет. Позади меня поднимается струйка дыма, и мое тело тут же напрягается, а в животе появляются бабочки.

— Что заставило тебя остановиться? — Спрашивает он, обходя меня и садясь рядом.

— Мне не нравится петь перед придурками. Это шоу не бесплатное, знаешь ли.

Он хихикает, делая еще одну затяжку косяка.

— В любом случае, почему тебя это волнует? — Говорю я, вытаскивая наушники, убирая их обратно в футляр и засовывая в карман своего рюкзака.

— Ты что, опять ничего не ешь? — спрашивает он, глядя на коричневый пакет, перевернутый передо мной.

Я просто скрещиваю руки на груди и смотрю вдаль.

— Ты не можешь ругать меня за то, что я принимаю наркотики, если ты не ешь, Эбс.

— Я ем. — Слова вырываются торопливо.

Он встает, бросает косяк на землю, берет мой пакет с ланчем и заглядывает внутрь.

— О, правда? — Он поднимает бровь, глядя на меня.

— Ты не моя мама, так ты мне говорил. — Я начинаю крутить прядь волос, собранную в конский хвост, мои нервы берут верх.

— Послушай, мне жаль, что я был резок с тобой вчера. Просто был на взводе в тот день. Мой брат продолжает заниматься футболом, а мой отец... Ну, это даже не имеет значения.

— Это действительно важно, Блейк, — говорю я, разжимая руки. — Прости, мне не все равно,