Анчутка - Алексей Малых

что известно ей, что знает он, кто Сорока такая на самом деле, а то признание, что лишь Любава Позвиздовна мила ему, сказанные Извору в книговнице, были сказаны ей! Она поняла, что тайну её скрыл, принимая желание Сороки оставаться неизвестной, не желающей кровопролития, не стремящейся к мести и торжеству справедливости — там где есть справедливость любовь гибнет! Но… Но тщетны были её попытки сохранить мир на Курщине. Верно, то чему должно случиться, произойдёт рано или поздно — не избежать потоков крови — возмездие настигнет грешников.

— Все мои клятвы правдивы! — вовсе не оправдываясь, а вопия о истине, Сорока тому отвечает.

— Уйди, — рыкнул ей, вовсе не принимая её слов.

— Мирослав, не делай этого! — девица не отходит, а сама от страха трепещет или от того, что замёрзла.

— Хочешь вместе с ним погибнуть? — говорил несдержанно, а изливая через край свою обиду. — Я исполню твоё желание, только прежде убью эту паскуду!

— Он ни в чём не виноват! — не страшась смерти на клинок прёт.

— Уйди, по хорошему прошу, — зарычал на Сороку, не в силах меч на неё обрушить, сам назад немного качнулся.

— Нет! — а та безбоязно от того не отступает.

— Я надеялся, что это всё не правда. Думал, что он насильно увёл тебя с собой! Я верил тебе!!!

— Я люблю тебя! — пронзила лес свои признанием.

— Это ложь! — мечом к ней ближе притянулся — от негодования поразить хочет.

Отгоняет от себя веру ей — что со степнячки взять? Только та ползёт, закрадывается в уголки его души — хочет Мирослав ей верить. А девица зажмурилась, крепится, сама до жути боится. Коли в обмане её любимый подозревает, коли не верит её словам, разве жить можно дальше?!

— Ты его любишь! Да так крепко, что даже не дождались пока подальше уйдёте — здесь под дождём ублажать принялась?! Волочайка! — злобой на себя преисполнился за сию слабость, а более обидой Мирослава гнетёт, решил всё Сороке высказать, словом уязвить.

— Он не делал этого! — дёрнулась вперёд, желая гнев того смягчить. — Но он видел убийцу твоего отца!

— Опять ложь? — гневно разорвал сырой воздух.

— Я прошу тебя, Мирослав, — занялась в мольбе, видя того непреклонность, — прежде чем убить нас, выслушай его…

Мирослав более не хотел терпеть. Он не желал слышать её мольбы. Его нерешительность говорила лишь об одном: сострадание к врагу — непростительная трусость. Убрав меч в сторону, в один шаг он приблизился к Сороке и, лишь мгновение полюбовавшись её столь милым для него лицом, но в этот раз покрытое росчерками ужаса, дёрнул на себя. Почувствовал трепетный стан в своих руках, на прощание ощутив в себе предательский отзвук, охватывающий его всего изнутри. Оттолкнул в сторону девицу, приложив к этому немало сил душевных.

Взявшись с места, лишь упав на мокрую зелень, Сорока кинулась к бесчувственному Храбру, защищая его от падающего меча. Болью свело сердце Мирослава, когда клинок застыл над Сорокой.

— Прочь, — зарычал на неё Мирослав, не в силах обрушить меч на ту что любит, к которой в его сердце ещё пылал огонь, ничем не прибиваемый.

— Уйди, Сорока, — послышалось туго. Храбр, приходя в сознание, рукой в сторону от себя девицу принял, открываясь для прямого удара. — Убить меня пришёл? Добро, только Сороку не тронь… ни при чём она здесь. Она та, которая в нашей обоюдной мести случаем затесалась. Отпусти её, — собрав силу поднялся.

Стоять было сложно — опёрся спиной о ствол дерева, чтоб не рухнуть назад. Принял Сороку в сторону, норовившую тому подсобить, да и оградить от буйства мирославового. Тут же пошатнувшись, сполз по дереву назад.

Мирослав в ясность ума приходить начал: девица пыталась перевязать тому рану, вот к груди и припала, подол у той разодран, что теперь стоит сверкая своими коленками, едва прикрытыми налипшей на них палой листвой — не нашла ничего лучше, чем кровь рубахой Мирослава остановить. Он даже лёгкость почувствовал разумев, что не лобызались они, а Сорока по своему обыкновению тому помощь оказывала. Только желание пронзить Храбра у полянина острее лишь стало, закончить его никчёмное существование — по ошибке на этот свет пришедшему, так же бесчестно и погибнуть суждено. Отчего же Мирослав медлит?

— Если хочешь убить, никогда не медли, — Храбр слегка ухмыльнулся, смотря по-над клинком, что держал Мирослав.

Костяшки пальцев на черене побелели от усилия с каким был сжат он в руке Мирослава — он действительно желал пустить тому кровь, но сначала всё высказав.

— Скажи, ты за этим пришёл сюда, полукровка, чтоб сдохнуть здесь?! Надеюсь, ты будешь гнить долго, что даже волки не возьмут твои кости! Твоя ненависть на столько сильна, что не мог дождаться, когда он упокоится?! Он относился к тебе как к сыну, а ты убил его — на это не способны даже звери. Ты хуже зверя! Ты вынашивал свою месть пока ел хлеб моего отца, ты пронзил его беззащитного и бессильного? Он не заслужил такой смерти!

— А в чём была виновата моя мать? Ей не было и семнадцати зим! Проклятые урусы! — открыто говорил Храбр. Неосознанно было это стремление — наконец выплеснуть наружу негодование, сдерживаемое столь длительное время, пока жил среди своих врагов. Да и глядя в глаза смерти, уже не к чему было скрывать правду.

— Он тебя сыном называл! Он знал, что ты пришёл сюда мстить! Он всеми силами пытался смягчить твою злобу и обиду! Неужели ты не видел этого?

— Видел и мучился сим. Меня терзало это! Я всю жизнь рос презирая вас, вместо молока матери я питался ненавистью. Мне временами казалось, что дядька оставил мне жизнь, чтоб его злоба не иссякала, чтоб глядя на меня он вспоминал, что вы урусы, его вороги, сотворили с его сестрой!

— Теперь он сможет любоваться твоей головой, хоть вечность! Я отправлю Кыдану поминок! И вместо головы моего отца он получит голову своего племянника!

— Тебе не удастся этого сделать. Креслав с моими батырами уже рядом — разве не слышишь? Пока есть возможность спастись, беги.

— Что ты такое говоришь? — слабым голосом проверещала Сорока. — Храбр, это правда?

— Правда, — ответил за степняка Мирослав. — И не говори, что не знала этого!

— Она даже не догадывалась! — перевёл свой взгляд полный мольбы и тоски на Сороку. — Прости меня, прости.

— Ты столько лет лгал мне? — от бессилия опустилась на колени.

— Я хотел открыться тебе, но позже…

Он подался вперёд, стремясь к Сороке, но меч, приставленный к его горлу не дал, да и слабость от потери крови усилилась. Храбр