Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

Я еще днем поняла, что получу известия, ибо в то время, когда причаливали и разгружались корабли, мне доложили о прибытии сухопутных гонцов. Уже ночью, когда я возлежала на открытой террасе, любовалась игрой лунного света на волнах гавани, наслаждалась поэзией и арабской засахаренной дыней, принесенное служанкой письмо едва побудило меня поднять голову.

— Оставь его здесь, — сказала я, махнув рукой на перламутровую чашу, где хранила незначительные безделушки.

Я так увлеклась искусными стихами Катулла, что не могла остановиться: они были столь же приятны и (как я подозревала) вредны для здоровья, как отменные сласти. Меня радовало, что я сподобилась выучить латынь и теперь могла проникнуться его терзаниями и устремлениями.

Odi et ашо: quare id faciam, fortasse requiris.

Nescio, sed fieri sentio et excrucior.

Да! Ненавижу и все же люблю. Как возможно, ты спросишь?

Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.[9]

Как это не по-римски! По-моему, такая изощренность чувств делала поэта запретным не в меньшей мере, чем «подстрекательские» идеи.

Лишь пресытившись буйством эмоций (к тому времени, когда стихи были отложены в сторону, я чувствовала себя полностью выжатой), я небрежно потянулась, взяла письмо и сломала печать.

Письмо оказалось предельно кратким.

Моя дорогая и единственная жена. Я направляюсь к тебе.

М. А.

Эти простые безыскусные слова оказались красноречивее всего, что я когда-либо читала, и мигом затмили все литературные ухищрения.

Моя дорогая и единственная Я направляюсь к тебе.

Однако главный сюрприз ждал меня впереди. Мне было невдомек, что Антоний уже в Египте и письмо послано мне из гавани. Я же откладывала его так долго, что к тому моменту, когда закончила читать, автор уже приближался к моей спальне.

Услышав шаги и звук открывающейся двери, я ощутила раздражение — ну, что еще такое? Мне хотелось перечитать письмо, поразмыслить над ним. Поднявшись, я выглянула наружу, в темную переднюю, и позвала:

— Хармиона?

Кто еще осмелится явиться ко мне без приглашения в такой час? Ответа не было. Накинув на себя одеяние, я шагнула через порог.

Кто-то стоял там, лицо было сокрыто низко надвинутым капюшоном.

— Кто ты такой? Как ты сумел миновать охрану?

Судя по росту, мужчина. Он молчал.

— Кто ты? — повторила я. — Отвечай, или я позову стражу!

— Неужели ты меня не узнаешь? — послышался такой знакомый голос.

Откинув капюшон, Антоний устремился ко мне и заключил в объятия, крепко прижав к себе.

Ответить мне удалось не сразу: во-первых, не было слов, а во-вторых, он страстно целовал меня в губы.

— Я больше никогда не покину тебя, — твердил он между поцелуями. — Клянусь моей душой.

Я смогла высвободить одну руку и коснуться его лица. Это действительно он, а не призрак, вызванный моими чувствами, блуждающими в грезах и сновидениях.

Взяв Антония за руку, я подвела его к кровати, куда мы тихо присели. Моя александрийская постель не видела его почти пять лет. Долгое время мне приходилось спать в ней одной.

— И я не отпущу тебя, — прошептала я. — У тебя была возможность убежать. Теперь ты должен остаться здесь навсегда.

— Для меня нет иной реальности, кроме этой, — ответил он.

И я с радостью приняла его обратно — в мое сердце, в мою постель, в мою жизнь.

Iacta alea est. Жребий брошен. Как Цезарь перешел Рубикон и ступил на запретную территорию, так и Антоний отплыл по Средиземному морю на восток, в Египет, навстречу своему предопределению, своему будущему, своей судьбе.