Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

Я взяла ребенка: ему уже исполнилось шесть месяцев, он все вокруг примечал и тут же ухватил меня пухлыми ручками за волосы.

— Я пыталась, но бесполезно. Вы, римляне, по части имен начисто лишены воображения. У вас их всего-то около двадцати, а поскольку они служат и фамилиям, в итоге на выбор предлагается пять. Как звали твоих братьев — Люций и Гай? Так просто.

— Ну конечно, а Птолемей Филадельф — невесть как оригинально. Как надпись на монументе.

Я положила малыша и стала смотреть, как он осваивает новое для него искусство ползать по полированному полу.

— Надеюсь, прозвище появится само, — сказала я. — У него такие блестящие глазки… Может быть, что-то вроде этого…

— А если тебе непременно нужен монумент, пусть «Монументом» и прозывается, — ответил Антоний со смехом. — Еще у него волосы как перья — жаль, что мы не можем назвать его Erinaceus, Дикобраз.

— Вижу, твое воображение целиком заполнено Марками и Антониями. Я никогда не допущу, чтобы моего сына называли Дикобразом.

— Может быть, александрийцы дадут ему прозвище, как Цезариону, — предположил он. — Кстати, а где Цезарион?

— Скорее всего, ездит верхом, — ответила я. — Он без ума от своей лошадки. В его возрасте это естественно.

На плоских подступах за восточными городскими стенами находился ипподром — арена для конных состязаний и тренировочные площадки, соединенные с царскими конюшнями. Я правильно предположила, что Цезарион там, и так же не ошиблась, подарив ему замечательного коня. Он назвал ее Киллар в честь коня, укрощенного греческим героем, и с тех пор почти забросил дворец ради конюшен.

Он резво скакал вдоль изгороди, крепко сжимая конские бока длинными ногами и направляя животное коленями, а не уздечкой. Киллар чутко реагировал на подававшиеся таким образом команды и делал повороты, повинуясь легкому нажатию колена. Потом так и не заметивший нашего появления Цезарион подал корпус вперед, что было сигналом к еще большему увеличению скорости. Конь перешел в галоп, Цезарион же припал к его шее. Со стороны могло показаться, будто всадник и скакун срослись в единое целое.

Я заметила одновременно с Антонием: это сам Цезарь, его манера ездить верхом! Так он скакал в последний день, когда мы были вместе…

Воспоминание яркое, но горькое, отозвалось мгновенной болью в груди, однако вознаграждением за боль стала материнская гордость: сын следовал по стопам великого отца.

— Цезарион!

Я помахала рукой, привлекая его внимание. Потом повернулась к Антонию и увидела изумление на его лице.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу это снова, — тихо промолвил он, не скрывая потрясения. — Воистину, тени возвращаются к жизни.

Внизу на поле Цезарион, смещая свой вес назад, постепенно замедлил бег Киллара и направил коня в нашу сторону, с любопытством глядя на нас поверх конских ушей. Вблизи его сходство с Цезарем не так бросалось в глаза, ибо пряталось под мальчишеским лицом. Глубоко посаженные глаза не были ни настороженными, ни усталыми, их не окружали морщинки, юная кожа гладкая. Однако контур его губ уже указывал на решительный характер.

— Матушка, — кивнул он мне и плавно соскользнул с коня. — Приветствую тебя, триумвир.

Он узнал Антония, но не понял, как следует к тому обращаться. Он даже сомневался, уместна ли в данном случае улыбка.

— Ты прирожденный кавалерист, — сказал Антоний с искренним восхищением.

Цезарион улыбнулся.

— Ты так думаешь?

Он был польщен, но пытался это скрыть.

— В самом деле. Будь ты на три или четыре года старше, я бы поговорил о тебе с командирами, с Титием или Планком. Сколько тебе лет, четырнадцать?

Он прекрасно знал, что мальчику двенадцать, но хорошо представлял себе, как приятно в двенадцать лет услышать такое.

— Нет, мне… мне будет двенадцать в следующем месяце.

Цезарион подтянулся.

— Ах вот как! — воскликнул Антоний. — Ты давно перерос ту ящерицу. Помнишь ее?

— Еще бы! — отозвался Цезарион совсем по-мальчишески. — Она умерла в прошлом году.

— А мы привезли говорящего ворона, — сообщил Антоний. — Только мне не нравится то, что он говорит.

— Почему?

— Потому что это либо бессмысленно, либо неприлично.

Воцарилось молчание. Оно затягивалось, но тут Антоний улучил момент — так он делал в бою перед тем, как устремиться в атаку, — взял меня за руку и произнес:

— Твоя мать оказала мне честь, выйдя за меня замуж, хотя я обычный человек, не царского рода. Я не богоподобен, как Цезарь, но я очень хорошо знал его. Мои воспоминания о нем восходят к временам, предшествовавшим его прибытию в Египет, и, возможно, я смогу рассказать тебе о нем что-то интересное. Я знаю о нем даже то, чего не знает твоя мать! И я научу тебя военному делу — всему тому, чему учил меня он в лесах Галлии и на поле Фарсалы. Я думаю, Цезарь одобрил бы это. По существу, я и женился на царице именно для того, чтобы вернуться сюда — к тебе и к Александрии.

Он со смехом повернулся ко мне.

— Да, пожалуй, — подтвердила я. — А еще потому, что тебе понадобились египетские корабли.

Цезарион улыбнулся.

— Я рад, что ты вернулся. Я очень скучал по тебе, — тихо проговорил он.

Да, я знала и переживала из-за этого. Мальчик привязался к Антонию и так надолго разлучился с ним.

— И я скучал по тебе, — сказал Антоний. — У меня есть сын примерно твоих лет — о, не такой взрослый, — ему всего десять или около того. Ты «маленький Цезарь», а он «маленький Антоний» — Антилл. Может быть, он как-нибудь заглянет к нам, и вы вдвоем сможете наскочить на меня.

Антилла родила Антонию Фульвия. До сих пор он ни разу не заговаривал со мной о мальчике, из-за чего я упустила из виду тот факт, что в Риме остались люди, по которым он может скучать и вероятность встречи с которыми для него теперь, мягко говоря, невелика. Я была так озабочена соперничеством с Октавианом и Октавией, что позабыла о других связях Антония и о тех, кого он хотел бы повидать.

Допустить этого я не могла.

— А что, нам надо его пригласить, — быстро нашлась я. — Да, пусть приезжает в Александрию!

Мы расположились на ложах в нашей приватной трапезной — как раз девять человек на девять мест, нимало не утруждаясь соблюдением этикета. Трое детей облюбовали одно ложе, где имели возможность возиться друг с другом. Мы с Антонием оказались напротив друг друга, по разные стороны стола: я — с Хармионой и Ирас, он — с Мардианом и Олимпием. Мардиан возлежал между Антонием и Олимпием, основательно разделив их своей тучной фигурой.

Это моя семья — люди, готовые отдать жизнь за меня, а я за них. Со всеми их недостатками, слабостями, проступками они все равно являлись самой надежной моей броней, единственным прибежищем под ударами судьбы.