На горизонте – твоя любовь - Нетта Хайд

И в то же время мы оба понимали, что для нас это рано. Мы не готовы стать родителями в таком возрасте. Мы только-только раскрылись и стали чисты друг перед другом – без тайн, без недомолвок.

Но вот… через день после моего признания в своей неполноценности я решилась выдать еще кое-что, что никак не отпускало меня и, как выяснилось, его тоже.

Я поднимаю глаза на Хантера. Он смотрит на меня и, кажется, желает забраться в мою голову, чтобы прочитать мои мысли. А я сама не могу их прочитать. Единственное, что подсвечивается ярким светом сейчас: «Я не хочу, чтобы Áнджел жила в аду».

– Я сейчас кое-что скажу, Хантер, но ты не думай, что я сошла с ума, хорошо?

– Не буду, – отвечает он и смотрит на меня так, словно догадывается, что я собираюсь ему сказать.

– Это может показаться бредом или необдуманным бредом… ведь мы только с тобой начали с нуля, у нас впереди неизвестное. Может, я реально надоем тебе через неделю или лет пять, но… Хантер, – выдыхаю я, понимая, как трудно будет сейчас поделиться со своими неразборчивыми мыслями. – Áнджел… Она не выходит из моей головы. То, как она обнимала тебя, благодарила, прижималась как к защитнику… а потом… как она подошла ко мне, как она смотрела. Ее глаза… Меня разорвало, Хантер. Я не знаю, как такое возможно, ведь я была с ней от силы минут пятнадцать, но внутри меня что-то повредилось. Если бы не встреча с ней, я не знаю, смогла бы я рассказать тебе последнюю тайну, смогла бы раскрыться, но теперь…

Мои глаза начинают пощипывать, как будто та сильная Тея, которой я была все это время, ушла вместе со всеми секретами, позволив себе проявлять рядом с ним истинные эмоции.

– Иди ко мне, ангел, – он нежно тянет меня к себе, укладывает на свое плечо и целует в висок.

– Ее ведь не отдадут этой женщине, которая называет себя ее мамой? – спрашиваю я, и он прижимает меня ближе к себе, переплетая свои пальцы с моими.

– Не должны. Пока будут проводиться проверки, анализы и показания девочки. По ней видно, что она не очень хочет возвращаться в семью. Кажется, там не все так прекрасно.

И в этот момент я уже не могу сдержаться. Слова срываются с губ, как ураган:

– Хантер, я хочу забрать ее.

Глубокий вдох – и я смотрю ему прямо в глаза:

– Я знаю, она – личность, она не вещь, не товар. Но я не хочу оставлять ее там или отдавать ее этой женщине, которая, по словам Áнджел, продала ее… Я знаю, что титул «пригодных для воспитания ребенка людей» нам точно не дадут просто так. Но мы можем постараться… Я не уверена, что это вообще правильный шаг. Не факт, что мы справимся и не факт, что она этого захочет, но…

– Я говорил тебе, что ты давно поселилась в моей голове, ангел? – спрашивает Хантер, переворачиваясь и нависая надо мной.

– Говорил, а что скажешь по поводу того, что я сказала тебе сейчас? Мы ведь конченные психи, которым не дадут ребенка, да? – спрашиваю, слегка нахмурившись.

Он наклоняется чуть ближе, его голос становится теплее и увереннее:

– Скажу, что мы вовсе не такие плохие, как думаем. По крайней мере… мы можем попробовать. Это будет сложно, Тея. Да. Но если ты действительно этого хочешь…

– Хочу, – я перебиваю его, не отрывая взгляда. – На миллион процентов хочу. Ты ведь видел? Я будто поехала головой, когда заметила… Она…

– Да, она похожа на тебя, ангел, – отвечает он с улыбкой на лице.

– Как такое возможно?

– Понятия не имею, Тея.

С того самого дня мы каждый день ездили в тот центр для несовершеннолетних. Местные работники, кажется, уже привыкли к нам, и каждый раз встречали нас улыбками и горящими глазами из-за нашего интереса к малышке. Мне кажется, они не видели больше в нас посетителей, они видели нечто большее. Желание? Борьбу? Надежду? Возможно, все вместе.

Каждый раз, когда я оказывалась рядом с Áнджел, я не верила, что ее родители, которые могли любить и растить такого ангелочка, смогли причинить ей столько боли…

Спустя несколько дней нам сообщили, что начата глубокая проверка родителей Áнджел. Психотерапевты, социальные службы, полиция, собирали всевозможные доказательства, чтобы докопаться до истины. Дом, в котором они жили, их комнаты, семейные финансы – проверяли буквально все. Даже их окружение: соседей, друзей, коллег.

Особое внимание, конечно, уделили показаниям Áнджел. Ее точный и слишком честный рассказ звучал как нож, пронизывающий воздух. Она все помнила: как ее мать подписывала документ, как отрывала от себя, как ушла… Руки дрожали, голос срывался, но она говорила.

А потом случилось то заседание… Мать билась в истерике. Она не оправдывалась – она выкрикивала свою правду. Громкую, разящую, вызывающую ужас в каждом слове.

– Да что вы можете мне сказать?! Я работала! Пахала! На трех проклятых работах, чтобы поднять эту семью! Да, я сбивала руки и ноги в кровь, пока у других заботы были лишь о новой прическе и телефоне! А я? Я выживала! И так сложилось, что у меня не было выбора! Что? Что вы хотите знать? Да! Я ее продала!

Каждое ее слово било громче оружейного залпа.

– Да, я пожертвовала ей! Мой муж нуждался в операции, у меня не было денег! У нее хотя бы была какая-то возможность выжить! У нас… у нас не было ни шанса. Никакого. И знаете что? Я не жалею! Вот такие мы. Я продала ее, потому что у меня просто не было выхода! Хотите судить меня? Осуждайте!

Я сидела рядом с Áнджел, обнимая и закрывая ее уши, чтобы она не слышала всего этого.

– Ты не должна это слушать, малышка… – я пыталась говорить ей нежно, пыталась уверить, что все это когда-нибудь закончится, но ничего внутри меня не успокаивалось.

Я попросила Эви, которая пришла поддержать нас, увести Áнджел подальше.

Когда они вышли, я не смогла больше сдерживать себя, мое терпение лопнуло. Я подошла к ней вплотную.

Женщина встала из своего кресла, ее глаза были полны ненависти и какого-то безумного торжества –