Соучастники в любви - Луна Лу

сиденья. В ушах гудит от скорости. Прикрываю тяжелые веки, мечтая скорее заснуть. Желательно навечно. Руки затекли, а проклятые наручники натирают все еще болезненные следы от хомутов «воронов». Наверное, мне стоило умереть еще на том заброшенном заводе. Ведь какой от меня толк? Хочется выть от собственного жалкого бессилия.

Нейтан хотел для меня свободы. Но какая в происходящем сейчас свобода? Сначала за меня решали эти чертовы «вороны», потом сам Дивер, теперь – Миллс, а буду в Хеджесвилле – Рейли… Все, абсолютно все вокруг решают за меня. У меня нет права выбора, нет никакой свободы. Я в такой же тюрьме, как Дивер. Причем по его милости.

Теперь, когда Дивера нет рядом, я вижу все отчетливо. Единственной, кого когда-либо по-настоящему заботила я, была Элайза. Она оберегала меня от плохих решений. Но не так, как Нейтан… не решая все за меня, не лишая выбора. Нет. Она просто давала свой свет, который вел меня в нужном направлении. Даже после ее ухода.

Но сейчас… больше я не чувствую этот свет. Он погас. Как и все остальное внутри меня. Осталась мерзкая, горечь, черной жижей налипшая на все мои внутренности. Горечь, которую не вытравить. Горечь от обиды, разочарования, потери. От бессилия.

И все те чертовы счастливые воспоминания, которые оставил после себя Дивер, разъедены этой горечью. И как бы мне ни хотелось верить в обратное, я была счастлива с ним. Как бы мне ни хотелось возненавидеть его, чтобы было проще злиться. Как бы ни хотелось верить в то, что моя любовь к нему – ошибка. Но это не так. Любовь к Диверу разрушила меня, но она не была ошибкой.

Я верила, что Нейтан заживил мои раны, исправил меня. Но я была полной дурой.

Дивер сломал меня. Добил окончательно, как он делает это со всеми. Вскрыл мою душу. Вселил надежду. А потом ударил. В самое уязвимое место, по кровоточащей ране.

Я словно вижу собственные вспоротые внутренности, но уже не чувствую боли. Онемение. Пустота. Оцепенение. Я будто умираю от болевого шока. Я не живая без Нейтана. Он лишил меня всего, лишил самой себя, потому что я нашла себя в нем.

Боже мой. Как же все… нелепо. Неправильно. Как же хочется верить, что это все неправда, что это бред моего измученного мозга, что это очередной дурной сон. И я проснусь. И тьма рассеется. И я вновь почувствую биение живого сердца внутри. И теплые губы коснутся моей макушки. И родной голос прошепчет слова любви и поддержки. И любящие руки обнимут мое тело крепко, унимая дрожь, забирая все мои страхи, даря такое желанное успокоение.

Но чертова реальность ледяными ручищами с размаху бьет по щекам, вырывает призрачную надежду, отрезвляет. Это кошмар. Худший из тех многих кошмаров, что мне пришлось видеть за последние недели. Худший, потому что у него нет конца. Худший, потому что от него не проснуться.

Нейтан

Missio – Dizzy

В прошлый раз я торчал здесь, в этой самой комнате, на этом самом стуле, четыре года назад, когда скопытился папаша. Стрелка часов, как и тогда, показывает между римскими «II» и «III» на пожелтевшем циферблате, а навязчивый треск механизма звучит громче, чем мои мысли. Но даже ему не удается заглушить их настолько, чтобы мой мозг перестал терзать сам себя.

Все те часы, что меня везли в Хеджесвилль, я не мог думать ни о чем, кроме Бель. Даже о самом себе не думал: плевать, я в дерьме, и я сам на это подписался. Но каково сейчас ей? Она меня не простит. Никогда. Но пускай лучше ненавидит, зато будет в безопасности. Будет жить дальше.

Пока я буду гнить в тюрьме, среди таких же мразей, как сам, соблюдая условия уговора с Квентином. Буду его шестеркой, делать для него грязную работу, налаживать нужные контакты за решеткой. Только так он отстанет от Изабель. Это был единственный вариант. Я не мог не согласиться, просто не мог.

За дверью вдруг слышится мужской голос, переговаривающий с конвоиром в коридоре, и я заставляю себя поднять со сложенных рук отяжелевшую голову и сбросить капюшон толстовки.

Когда входит шериф Осборн, он будто намеренно, с оглушающим скрежетом, медленно отодвигает стул напротив и усаживает свою жирную задницу. В его руках толстая коричневая папка – наверное, с моим делом. Он демонстративно бросает ее на стол и даже не раскрывает. Тупо выпендривается. Ему меня этими бумажками точно не запугать.

– Знаешь, когда много лет назад ты впервые очутился в допросной, Дивер, я прямо по твоей физиономии понял, что ты еще не раз здесь окажешься. У меня на таких, как ты, профессиональное чутье, – надменно произносит шериф, особенно растягивая слово «профессиональное». Уверен, потому что для него слишком сложно произносить слова длиннее, чем «пончик».

Невольно усмехнувшись, я по привычке пытаюсь скрестить руки на груди, но мешают наручники, прикрепленные к столу.

Заметив мою попытку, Осборн нагло хмыкает, и мои кулаки через боль сжимаются от желания заехать ему по морде. Черт, последние часы я только о том и мечтаю, чтобы набить кому-то рожу. Хоть самому себе.

– А совсем недавно… – продолжает он, нагло ухмыляясь, – я прямо здесь допрашивал твою подружку. Сидела тут и убеждала меня, что ничего не знает о нападении на Леннарда…

Нервно сглатываю волнение, слыша от него про Изабель. Моя девочка. Сколько ей пришлось пережить из-за меня и сколько еще предстоит.

– Я же вроде имею право хранить молчание и все такое. Было бы здорово, если бы и ты заткнулся, Осборн, – цежу я.

Шериф щурит свои крысячьи глаза и наигранно ухмыляется, откинувшись на спинку стула.

– Ну, раз такой принципиальный – молчи, а я человек общительный… – он с неестественным интересом рассматривает свои ногти. – Но какая разница, а, Дивер? Молчи сколько влезет, но ты же загремишь по полной. Твое дело – полная безнадега. И зачем вообще твой босс тратится на адвоката?..

От слова «босс» меня передернуло. Квентин успел договориться с Осборном. Это было очевидно и раньше, но теперь я точно уверен. Какая там была главная претензия Рейвен? Что я не стал подстилкой местного шерифа? Отлично. Зато чертов Квентин создал все условия для процветания «воронов» в Хеджесвилле. Как, должно быть, и в других городках этой части штата. И я ведь теперь один из них. Из этих мерзких падальщиков и предателей, «воронов». Унизительно. Как и угрожал – Квентин отнял у меня все. Изабель, свободу, честь. Все, что было важно для меня.