Серебряный развод - Олеся Рудая

этот двухметровый здоровяк корчится в моём кресле, втискивая плечи между дверью и центральной консолью, было почти забавно. Почти — потому что его раздражение висело в воздухе густым туманом.

— Ну? — бросил он, сверля меня взглядом.

Я сжала в потных ладонях флешку. Как начать? Как сказать, чтобы не взорвался?

— Мой отец ушёл, когда мне было шестнадцать, — вдруг вырвалось само. — Богатый, успешный. Но при разводе спрятал все деньги так ловко, что мы с мамой оказались в дыре на окраине города.

Вадим нахмурился, но не перебил.

— Алиментов хватало только на коммуналку. Маминой зарплаты не хватало на двоих. Я сразу пошла работать. А он... умер в пятьдесят, оставив мне лишь сгнивший УАЗик во дворе. Всё остальное — детям от новой жены.

Я посмотрела Вадиму прямо в глаза:

— Так что, видишь ли, предательство мне видеть уже приходилось.

— Не понимаю я таких мужиков. — прорычал Вадим, имея ввиду моего отца, но не мужа.

— Конечно, мои дети не голодают, как я когда-то. Но любая мать хочет лучшего для своих детей. Понимаешь?

Он нахмурился. Бездетный Вадим вряд ли мог понять эту материнскую ярость — ту, что годами копилась в моей груди, превращаясь в стальной стержень.

— Мы с Костей разводимся. В бизнес он вложил наши общие деньги — те, что я годами откладывала на будущее детей. Теперь я хочу вернуть своё.

— Половину бизнеса? — его голос прозвучал, как скрип ржавого замка. Скепсис. Преданность другу.

— Да. Он ведёт себя точь-в-точь как мой отец. Прячет имущество от собственных детей.

— Но они же взрослые...

— Разве это оправдывает предательство? — голос дрогнул.

Вадим замолчал. Я знала — одной грустной историей двадцатилетнюю дружбу не перечеркнуть. Моё главное оружие лежало в ладошке. Но сначала он должен был узнать мою мотивацию.

— Если человек предал одного, он предаст и другого.

Комок подкатил к горлу. Я сглотнула так громко, что Вадим поднял брови.

— Тогда в офисе я не поверила в измену Кости с рыжей девицей, как ты знаешь. Но, само собой, это вызвало мои подозрения. И я… случайно забыла в кабинете мужа диктофон.

— Что?! Что ты сделала? — он рванулся вперёд, и машина пошатнулась под его сотней килограммов.

Голос мой дрожал:

— Я хотела понять, зачем был этот спектакль…

— Нина... — Вадим замер, его тяжелый взгляд буравил меня. Возмущение боролось с любопытством в его глазах. Умный зверь чуял ловушку, но не мог отказаться от приманки.

Мои пальцы дрожали, когда я вложила крошечную флешку в огромную грубую ладонь.

Он не пошевелился. Казалось, даже дыхание замерло.

— Я обещала не говорить. И Костя чуть не придушил меня, чтобы вытащить это обещание. А эта флешка… она просто случайно оказалась здесь. Кто угодно мог сделать ту запись.

Сердце замерло. Страх разлился по венам ледяным сиропом.

Его кулак сжался так, что костяшки побелели. Могучие плечи вздрогнули.

— А ты не пытаешься подставить его, чтобы выиграть в вашем споре? — с угрозой спросил он.

— Не пытаюсь. А подставляю.

В ответ Вадим задумчиво ухмыльнулся. Показалось, даже улыбнулся одним краешком губ.

— Только... — я осторожно коснулась его запястья, — не убивай его, ладно?

— Хм, ещё любишь? — усмехнулся он.

— Нет. Просто дети расстроятся.

Ответом был лишь короткий кивок. Он вывалился из машины с грацией разъярённого медведя. Чёрный Эскалейд рванул с места, оставив после себя только запах бензина и невысказанные угрозы.

Я долго смотрела в пустоту. Теперь оставалось только ждать. И надеяться, что только что не подписала себе приговор.

18

Остаток вечера прошел гладко. Даже слишком. Мы с сыном поужинали, посмотрели фильм. Я уже уютно устроилась на диване и пыталась уснуть.

Удар.

Один. Резкий. Металлический.

Тишина.

Сердце рванулось в горло.

Еще удар. Теперь целая очередь.

— Открывай! Сегодня никто не будет спать! — голос Кости, но не его. Охрипший, дикий.

Сын подскочил к глазку в одних шортах. Он тоже собирался спать.

Он ненавистно взглянул на дверь. Его кулаки сжались. Он замер.

Я подбежала к сыну, схватив его за плечи.

— Не открывай.

— Открывай, тварь! Я выдерну твой грязный язык!

Дверь вздрагивала, как живая, под градом ударов. Каждый пинок отзывался глухим стуком в висках, каждый удар врезался в сознание острыми осколками. Оскорбления и угрозы сыпались градом.

— Тебе не спрятаться от меня! Я тебя из-под земли достану! — муж кричал громко. Я знала, что все соседи по лестничной клетке прильнули к глазкам, но не посмеют вмешиваться. В лучшем случае, кто-нибудь вызовет полицию.

— Ты предлагаешь это терпеть? — напряженно спросил сын.

— Он взбешен. Ты его не знаешь, а я знаю. Пусть перебесится за дверью. — пытаюсь успокоить сына, хотя у самой внутри все кипит.

— Но я не собираюсь стоять и слушать это.

— Ты предлагаешь его впустить? Он разнесет здесь все. Слышишь, как он зол?

Я осторожно заглянула в глазок и вздрогнула. Костя зверски оскалился кровавой пастью, будто знал, что за ним подсматривают. Одно веко полностью затекло, укрыв под собой глаз. На другой щеке рассечение. Нос распух. На белой льняной рубашке горел галстук из запекшейся крови. Он пришел не наказывать. Он пришел отыграться.

— Нет, сыночек! Не открывай! Попадешь под горячую руку! Нет-нет! — Голос сорвался на визгливый шёпот.

Одна мысль сверлила мозг, как раскалённое шило: вот-вот Паша рванёт к двери и выйдет.

— Нет-нет… — только и твердила я, обхватив дрожащими ладонями его лицо. Красивое, нежное, родное лицо моего мальчика.

Но сейчас его взгляд прожигал дверь насквозь — в глазах стояла слепая ярость,

— Мама! — он отстранил мои руки одним резким движением, и вдруг я ощутила его силу, мужскую мощь, выросшую незаметно. — Ты же знаешь — так нельзя!

Где-то под рёбрами взревела та самая истерика. Я стиснула зубы, чувствуя, как кипяток отчаяния поднимается по пищеводу, но —

Глоток.

Ещё один.

— Я не позволю... — прошипела я, но голос предательски дрогнул.

Он уже не слушал.

Слёзы текли по лицу горячими ручьями.

— Если откроешь, я первая выбегу! Я буду стоять между вами и с места не сдвинусь! — голос сорвался на надтреснутый шёпот.

— Мам, да мы просто поговорим, — он провёл ладонью по моей щеке, стирая слёзы, но оставляя ожог от своей новой, чужой нежности.

Я замотала головой, чувствуя, как волосы прилипают к мокрым щекам. В ушах стоял грохот — то ли от ударов в дверь, то ли от бешеного стука сердца.

— Тварь позорная, а ну вышла! А то твоя белобрысая башка каждый стручок в этом городе обслужит! Я тебе это устрою!

Я встретила взгляд сына — и увидела в его улыбке то,