Врач. Жизнь можно подарить по-разному - Аня Вьёри

Иначе я за себя не отвечаю. Просто какое-то животное желание заграбастать тебя, подмять под себя и никуда не отпускать! Спрятать от всех и всего и никому не отдавать. Даже такую: измученную, бледную, заплаканную!

Какого черта я так тебя хочу?! Может, ты у меня незакрытый гештальт какой-то?

О-па! А вот и вполне себе открытый гештальт!

– Марин, ты что здесь делаешь? – спрашиваю я, дождавшись, пока Катя убежит.

– Марк, я… – вскидывает подбородок девица.

– Марк Александрович, – встаю напротив нее, убрав руки в карманы халата.

– Что?

– Вы, Марина Викторовна, очень правильно назвали меня Марком Александровичем, когда вошли, – не знаю, что отражается на моем лице, но Маринка бледнеет. – Так что вы хотели?

– Уже ничего! – шипит она. – Совсем ничего.

Хлопает дверь, раздается совершенно неуместный в отделении стук каблуков… Ну и прекрасно.

Закрываю глаза, тру переносицу пальцами. Хорошо, что она пришла. Черт меня дернул спросить про мужа. Горит, болит, но… Не хочу знать! Не хочу! Пошло все к черту! И она! И Костя и… Нет…

Я мастер себя обманывать. Я хочу знать почему. Почему женщина, которая тысячу раз тихо шептала мне «люблю», ради которой я жилы рвал, чтобы из нищеты вырваться, чтобы… Почему она меня променяла на лизоблюда Костика?

До боли закусываю губу, оборачиваюсь. Водный баланс. На диване остался Мишкин табель. Беру, думаю пару секунд. Да пошло оно все!

Распахиваю дверь, выхожу из ординаторской.

Катя

Сижу на кушетке, вцепившись руками в ее край. Завороженно смотрю, как капает лекарство в системе. Кап-кап-кап… Кажется, в том же ритме у меня сейчас текут слезы. Не вытираю их. Вообще не шевелюсь.

Вдруг открывается дверь, поворачиваюсь. Марк. Он не остался с ней. С той девицей. Он здесь. Со мной.

Понимаю, что мое лицо освещают лампы из коридора, но вытирать щеки поздно. Марк молча протягивает мне лист учета водного баланса, который я забыла в его кабинете, бросает беглый взгляд на капельницу и… не сказав ни слова, уходит.

Марк! Вскакиваю, кидаюсь к двери! Нет… Нельзя. Не имею права. Я замужем. А он – лечащий врач. Даже не мой, а моего сына. Мне он никто.

Глава 16 

Катя

– Мам, я есть хотю!

Подскакиваю на своей кушетке, как громом оглушенная, и хочется смеяться!

– Мишка! – тянусь к сыну. – Ты выспался?

– Ага!

Мой мальчик! Он сидит в кровати и любопытными глазками смотрит по сторонам. Задерживает взгляд на Люсе и Тамаре. Несмело улыбается.

– Пливет!

– Мишка, – я подрываюсь со своей кушетки, – давай посмотрим, что у нас тут на завтрак?

Буфетчица уже разнесла еду, но я ночь почти не спала из-за капельниц и просто отставила ее на окно, чтобы съесть попозже.

– Смотри, запеканка! – он всегда любил творог.

Нам повезло.

– Не, – вдруг кривится он. – Не хотю…

– А что хочешь?

Сын хмурится, раздумывает и, наконец, выдает:

– Суп, как у бабы!

Вот это да!

Я знаю, о чем он говорит. Это куриная лапша, которую вечно варит моя мать. И Мишка ее ненавидит, потому что мама не убирает из бульона кожицу.

– Миш, – я теряюсь.

Как достать в отделении лапшу? Боже, Катька! Ребенок не ел почти два дня. Хоть из-под земли, но доставай!

– Я сейчас поищу!

Выхожу, иду к буфету, там на стенде висит меню. На обед будет рассольник.

Мишка всегда его любил. Но… Творожную запеканку он тоже всегда любил! А сейчас не хочет.

– Катя, ты чего потеряла?

Рядом появляется женщина из соседней палаты.

Гульнара, Зульнара… Шумная и бойкая татарка, которая знает, кажется, все на свете. Никак не могу запомнить. А вот она меня знает. Она тут давно и уже считается кем-то вроде старшей среди мамочек.

– Гуль, а ты не знаешь, где лапшу купить можно? – спрашиваю ее.

Она лежит с девочкой. Тоже саркома. Но у ее дочки степень тяжести выше. Я боюсь с ней дружить.

– Какую лапшу? Роллтон? Вон лежит, пойди возьми!

– Ой, нет, Гуль… – даже если я зову ее неправильно, она не подает вида. – Куриную просит. Два дня не ел, а тут просит и только лапшу.

– Ах ты вай! – она всплескивает руками, отворачивается к двери одной из палат. – Мария! Ты говорила, у тебя бульон есть?

– Гуль, да ты что? – хватаю ее за руку.

Но татарка не обращает на меня никакого внимания.

– Светланочка Валерьевна, мы потихоньку закипятим? – она уже улыбается медсестре.

– Гуль, – шепчу я, сжав руки на груди.

– Мила, – кричит она в другую палату, – дай макароны!

В коридор выходят бледные женщины. Такие же, как я. Волосы в пучок, губы поджаты, заходят в мамскую – специальную комнату для вещей сопровождающих матерей. Та, которую Гуля назвала Марией, лезет в холодильник. Другая снимает с полки короб с крупами.

– Бери, – протягивает мне Мария банку с домашним бульоном.

– Да мне неудобно, – я готова сквозь землю провалиться.

– Не тебе даю, ребенку даю. Бери! – у нее очень строгие глаза, и мне кажется, если я откажусь, она начнет ругаться.

– Вон мультиварка, – показывает мне Гуля. – Соль в шкафу стоит, ты только все не соли! Лучше в тарелке ему дай попробовать! У всех вкус меняется! – с видом знатока учит меня женщина, пролежавшая тут уже полгода. – После себя мультиварку помой и спрячь! Врачи увидят, ругаться будут, – тихо продолжает она. – Ой!

В дверях мамской стоит Захарский.

– Марк Александрович, мы чуть-чуть, – начинает уговаривать его Гуля. – Мы быстро. Совсем быстро. Да, Катя?

– Мишка лапши просит, – шепчу я, глядя на него, как нашкодивший ребенок.

– Я ж говорил, будет есть, – улыбается Марк и мне, и Гуле. – Что еще просит?

– Пока только суп, – пожимаю плечами.

– Марк Александрович, мы быстро! – Гуля перехватывает у меня банку, выливает в мультиварку.

– Да я вообще уже сменился. Нет меня тут, – хмыкает Марк и с улыбкой уходит.

– Любит он тебя, – уверенно кивает мне Гуля, засыпая макароны в закипающий бульон, – по глазам вижу!

– Не говори глупостей, – пытаюсь выглядеть естественно. – Мы просто в детстве дружили.

– Ага, – кивает Гуля. – Любит, – и снова уверенно кивает.

Уже через пятнадцать минут я иду в палату с большой миской почти правильной домашней лапши.

– Ми-ишка! – радостно усаживаюсь около кровати сына.

Он нетерпеливо ерзает, и на душе у меня становится тепло и светло. Дую в ложечку, аккуратно кормлю сына. В палате мы одни.

У Люси сегодня диета, и чтобы не дразнить дочь запахами запрещенной ей еды, Тамара вывела ее в коридор. Не испытываю по этому поводу ни малейших угрызений совести. Напротив, петь готова оттого, что сын ест.

– Пливет! – вдруг радостно здоровается он с кем-то за моей спиной.

– Привет, – широко улыбается ему Марк. – Кать, держи, – прежде чем я