Фортуна - женщина - Уинстон Грэхем

Прошло не менее часа, прежде чем мы смогли пуститься в путь. Я нервничал: боялся, что Трейси в любую минуту может передумать и составить нам компанию.

Эллиот разыскал для меня старые бриджи Виктора. Они неплохо сидели, разве что были свободны в поясе. Я чувствовал себя ряженым, а когда увидел лошадей, каждая показалась мне величиной с колокольню, с ходулями вместо ног. Очевидно, у нас с Сарой разные представления о верховых лошадях.

Конюший придержал для Сары гнедую лошадку, а затем с деревянным лицом подождал, пока я взбирался на свою — серой масти. Вдруг показался Эллиот и отвлек конюшего. Лошадь встрепенулась и чуть не задавила бедного малого, но я вовремя ухватил поводья и, уронив ”Прошу прощения!”, последовал за Сарой к воротам.

Мы свернули налево и медленно двинулись по неширокой тропе вдоль восточной границы усадьбы. Сара вырвалась вперед, но, проехав несколько ярдов, натянула поводья и позволила мне догнать себя. Мы двинулись рядом.

— Вы в порядке? — смеясь, спросила она.

— Чувствую себя, как деревенский увалень в пантомиме.

— Не хватает только злого серого волка.

— Трикси не подойдет? Только не провоцируйте ее: если она залает, мой чертов жеребец может взбеситься.

— Ну что вы, он совсем ручной. Вы слишком натягиваете поводья. Старайтесь крепче сжимать лошадь коленями. Когда подъедем к ферме, я вам покажу — если позволите.

Мы проехали с четверть мили по тропе, а когда усадьба осталась позади, двинулись по пшеничному полю и наконец добрались до фермы, о которой она говорила. Здесь был низенький домик у пруда. Сара поздоровалась с багроволицым детиной лет пятидесяти с гаком — тот нес по двору ведро.

— Это наша семейная ферма, — объяснила она. — Ее вот уже полтора столетия арендуют Спунеры. Всего у нас было восемь ферм и часть деревни. Пришлось почти все продать — еще до того, как недвижимость повысилась в цене.

В отдалении зазвонили церковные колокола. На редкость мирная сцена, подумал я. Однако ближайший час не принес мне покоя.

Казалось, Сара получала удовольствие, давая мне уроки, и не видела в моих неудачах ничего зазорного. Мой жеребец оказался самым коварным дьяволом, какого только можно себе представить. Он был одержим стремлением делать все по-своему — и ни в коем случае не по-моему. Впрочем, это не имело значения. Никогда я не испытывал ничего подобного! Это было удивительное чувство освобождения от всех обид. В такие минуты понимаешь, как покорежена твоя душа; напряжение спадает; ты обретаешь новый опыт, новую раскованность и отдаешь себе отчет в том, что это и есть счастье!

Наконец мы повернули домой. Наши лошади мирно шли бок о бок, и вдруг Сара спросила:

— Ничего, если я пущу Светлячка галопом — хотя бы до того леска? Он это обожает. Я вас там подожду.

Я заверил ее: какие могут быть возражения? — и долго смотрел вслед. Сара скакала на лошади по полям; ветер развевал блузку и волосы, а сзади трусила верная Трикси. Естественно, мой серый тотчас возжаждал последовать их примеру. Какое-то время я сдерживал его, а затем подумал: с какой стати? Вперед!

Мои волосы не настолько длинны, чтобы развеваться на ветру, иначе они, конечно, не преминули бы покрасоваться подобным образом. Свободные бриджи Виктора Мортона вдруг съежились и стали стеснять движения. Я, наверное, раз двадцать на протяжении одной минуты рисковал упасть и разбиться; земля громыхала внизу, словно кто-то выдергивал из-под лошадиных копыт дорожку из жести. Деревья опасно приблизились; на рубашке появились пятна грязи и пены: лошадь была вся в мыле. Я натянул поводья; голова этого дьявола взвилась в небо. Мы описали вокруг Сары полукруг и нырнули в чащу леса.

Потом Сара отыскала меня в зарослях наперстянки. Она, точно молния, соскочила с лошади и нагнулась надо мной.

— Оливер, с вами все в порядке?

Я усердно отдирал от плеча рубашки приставший лишайник.

— Эта лошадь с самого начала замыслила неладное.

Какое-то время мы пристально смотрели друг на друга. Потом я откинулся на спину и захохотал. Сроду мне не было так весело!

— Вы не ушиблись? — Сара тоже захлебывалась смехом.

Я сел и ощупал себя в разных местах.

— Где-то что-то болит. Но серьезных повреждений не обнаружено. Давайте поищем этого бандита.

Мой серый мирно пасся на дальней опушке небольшой рощи. Он бдительно скосил глаза, но Сара все-таки схватила его, а я пока держал под уздцы ее гнедую. Мы стреножили их обоих и расположились на траве — перекурить и отдохнуть. Рядом, положив морду на лапы, устроилась Трикси.

С холма были хорошо видны Ловис-Мейнор и большая часть сада. В полумиле на восток виднелась деревенька с небольшой церковью и собравшимися в кучу домишками, а дальше шла утыканная телеграфными столбами дорога на Тонбридж.

Я осторожно, чтобы не задеть ушибленные места, переменил положение.

— Это ваш лес?

— Да. А пониже — вам не виден ручей, но он там есть, просто зарос кустарником, когда-то стояла мельница. Ее-то и изобразил Бонингтон. Там до сих пор сохранились колесо и каменная кладка. В этом лесу полтора месяца назад было полно колокольчиков. Раньше я каждый год ходила собирать букеты.

— Раньше?

— Да. В этом году стояла ужасная погода. И вообще… привычки появляются и исчезают без всякой видимой причины.

Сара сидела, прислонившись к поваленному дереву: верхняя пуговка шелковой кремовой блузки расстегнута, волосы растрепались, а щеки раскраснелись от быстрой езды. В эти минуты она показалась мне не такой неприступной, как прежде.

Меня как будто что-то толкнуло:

— Сара, вы счастливы?

Она метнула на меня загоревшийся взгляд — и отвела его. Выпрямилась и потерла пальцем сапожок.

— Я бы назвала это слишком крутой переменой темы.

— Радикальной, — подтвердил я.

— Что вы понимаете под счастьем? Постоянное, осознанное ощущение своего благополучия? Кто может этим похвастаться? Иногда я чувствую себя счастливой, иногда — нет. Наверное, у всех так. Во всяком случае, со мной так всю жизнь.