После развода с драконом. Начну сначала в 45 - Екатерина Гераскина

герцог. Мой почти бывший муж. Провёл руками по лицу, стараясь унять досаду. — Надо было сказать. Да, было красиво. Но я совершенно не понимаю во всей этой растительной хрени. А у тебя глаза так сияли, когда я привёз тот ядовитый плющ… Я и подумать не мог, что ты ненавидишь сажать это. Я же не читаю твои мысли, Лилия! — снова зарычал дракон и рукой обвел сад.

Я тоже возмущённо вздохнула.

— Ты засыпал меня этими растениями! Что я должна была делать? Выкинуть их?

— Да лучше бы ты их выкинула! Так было бы честнее, чем сейчас, спустя двадцать лет брака, я понимаю, что всё это растительное дерьмо тебе было не нужно! Я чувствую себя идиотом! И ещё большим идиотом я себя чувствую потому, что у тебя есть тайна от меня! — он схватил меня за руку, притягивая к себе.

Я вырвала руку.

— Прекрати меня обнюхивать! У меня ничего не было с лордом Морвеном.

— Но будет?

— Не твоё это дело!

— Я не позволю… никому прикоснуться к тебе.

— Ты не имеешь на это права!

— Я твой муж!

— Ты мне почти бывший муж!

Я устала слушать все эти претензии. Оттолкнула эту груду мышц и направилась на выход из оранжереи, торопилась, насколько могла позволить мне моя узкая длинная юбка.

Но прежде чем я вышла, услышала от Аларика:

— Сейчас я вижу в тебе ту прежнюю Лилию, в которую был влюблён. Живую, горящую, чувствующую.

Я обернулась. Рик стоял спиной ко мне, смотрел на оранжерею.

Ничего не ответила. Потому что не могла поспорить. Я сама поняла, что гналась за высшим обществом, которое всегда оставляло меня на задворках.

— Я хотела соответствовать тебе. Быть достойной рода.

— Да срать я хотел на род и соответствие. Ты вбила себе в голову всякое дерьмо и соответствовала этому дерьму. Ну как оно, Лилия? Ты довольна?

— Ты не говорил мне, — упрямо мотнула головой.

— Я говорил. Ты слушала — но не слышала. Возможно, только на пороге развода ты готова понять меня.

Он полуобернулся через плечо.

— Я срать хотел на то, что ты не из высшего общества, на то, что ты не знала, какой вилкой есть крабов. Плевать. Это всё дерьмо — для тех ряженых в дорогие тряпки клоунов, которые из себя ничего не представляют, кроме громкого имени, которое они унаследовали и даже не заработали сами, а их доблестные предки. А у меня достаточно денег, чтобы я клал на их никчёмное мнение. Ты теперь меня услышала?

— Да, — вспыхнула я от досады и стыда. Потому что так и было. Потому что не слушала Аларика. — Ты грубо выражаешься.

По привычке сделала замечание.

— Зато я сейчас такой, какой был. И ты больше не будешь меня исправлять. Потому что твоё желание быть идеальной вообще меня бесило.

— Теперь тебя ничто не будет раздражать.

— Вот, видишь, ты даже слова до сих пор подбираешь, Лия. Пытаешься соответствовать, обманывать свао суть. «Бесило» — заменила на «раздражать».

— Так не выражаются в высшем обществе. В том, в котором ты крутишься.

— Если я захочу, то твоё высшее общество будет выражаться так же.

Он повернулся и посмотрел на меня. Сложил руки в карманы. Всем своим видом показывая превосходство и глухую ярость.

— Не нужно, — покачала я головой.

Установилась тишина. То, что сказал он, стала новой правдой, которую я только теперь услышала. Каждый из нас сейчас сделал маленькое открытие.

Он первым нарушил молчание между нами:

— Иди, Лия.

— Что ты будешь делать? — озадаченно и опустошённо спросила я.

— Сравняю эту оранжерею с землёй. Всегда мечтал о поле для гольфа. Зелёном таком, — он дёрнул уголком губ в намёке на улыбку. Но глаза не улыбались.

— Не буду мешать.

Глава 14

Я не стала оборачиваться. Просто кивнула и пошла, медленно, не торопясь — не от гордости, а потому что ноги вдруг налились свинцом.

В груди тихо клокотало. Что-то между облегчением, печалью и слабым стыдом. Будто я наконец сказала то, что зрело годами, и услышала то, чего боялась услышать всю жизнь.

Стало легче — не в том смысле, что боль ушла, а будто тяжёлый мешок с плеч упал на землю. И я его больше не обязана нести.

Стыдно было не за слова — за то, что не решалась раньше. За годы молчания, попыток быть удобной, соответствующей. Стыдно перед собой.

Я выдохнула.

Пусть эта оранжерея рухнет, к бездновой матери!

* * *

Аларик

Я шёл по этой оранжерее, как будто видел её впервые. Каждый куст, каждый травинка, каждая проклятая ветка — всё стояло на своих местах. Аккуратно. Ухоженно. Безупречно.

Только теперь я не понимал, зачем я это делал.

Вот этот куст с алыми лепестками — я вёз его из Тэйлина, уговаривал купца две недели, переплатил втрое. А вот тот, бархатистый, пахнущий терпко, как пролитое вино — редкая тварь, досталась мне только потому, что я отдал за неё флягу крови химер.

Ещё один — тот, у стены, с серебристыми прожилками — я тащил его сам, замотанный в ткань, чтобы не сломался в дороге.

Каждое это растение я приносил ей.

Хотел, чтобы она улыбнулась.

Я остановился. Коснулся пальцами листа. Холодный, гладкий. Как стекло. Как она в последние года.

Я всмотрелся — без смысла, но всё же пытался. Искал. Что? Ответ? Объяснение?

Я щурюсь. Веки тяжёлые, как будто изнутри налились свинцом. Хочу увидеть то, что видела она.

Мир, который она строила. Тот, что прятала.

Мир, который проклятый ректор разглядел за пару минут, а я, живя с ней столько лет — нет.

Собственная тупость начинает резонировать в груди, как глухой набат.

Я втягиваю поток. Строю нужное магическое зрение.

И тут же — боль.

Резкая, рвущая. Словно кто-то вонзает раскалённую спицу в висок. Я пошатываюсь. Челюсть сводит. Плечи сводит. Всё тело скручивает судорогой. Проклятая травма… Пятнадцать лет назад. Тогда на производстве произошел взрыв. И теперь, как только я пытаюсь использовать эту сторону магии — меня ломает.

— Да чтоб тебя… Лилия, — сиплю, сгибаясь пополам, ухватываясь за ствол дерева.

Выпрямляюсь через боль. Морщусь. Дышу хрипло. Но я тянусь к магии снова.

Ещё раз.

Ещё.

Хочу понять, что она видела. Что скрывала. Что значили эти её кусты,