Не родись красивой. Манекенщица - Мария Королева

Нина пожаловалась Ивану на маму:

— Она ведет себя как девочка-подросток. Хлопает глазками, носит мини и предпочитает ажурные чулки. Собралась вот замуж — в четвертый раз. Такая травма для Павлика, моего младшего брата. А ведь ей уже почти сорок.

В полночь они наконец покинули ресторан «Виконт». Выяснилось, что Ивана ждет сверкающий «мерседес» с тонированными стеклами и шофером-телохранителем на переднем сиденье.

Момент прощания — переломный момент. Нина нервно куталась в пальто и специально подольше возилась с непослушными пуговицами — чтобы Иван не заметил ее смущения. Куда подевалась шальная раскрепощенность?

Считается ли, что она уже отработала свои сто пятьдесят долларов? Но ведь она ничего особенного не сделала. Просто съела за его счет восхитительно нежную и невероятно дорогую осетрину-гриль. Неужели Иван Калмык прямо сейчас запустит свою ухоженную ладонь в карман эксклюзивного пальто и с улыбкой благодарности протянет ей, Нине, хрусткие зеленые бумажки?

Нет, нельзя быть такой наивной. Конечно, Александрина Павловна горячо убеждала Нину, что проститутка и эскорт-девочка — две совершенно разные вещи.

«Детка, он, конечно, предложит поехать к нему домой, — вещала она, положив наманикюренные ручки на Нинины плечи, — но ты совершенно не обязана этого делать. Сто пятьдесят долларов — это просто твой гонорар за ресторан… Конечно, если ты хочешь побыстрее разбогатеть, — Аля отвела глаза и многозначительно помолчала, — то можешь и согласиться. Честно говоря, многие наши девушки так делают и очень довольны. Все равно это не проституция. Проституция — это когда тебя покупают изначально, а здесь у тебя есть полное право выбора. Да половина наших девчонок находятся у кого-нибудь на содержании. Вот, например, Миле Огневой недавно подарили такую норковую шубу, что даже я ей завидую. А Даше Морозовой оплатили фотосеанс у самого Ногтева. Это самый известный фотограф в Москве. И теперь Дашка знаменитая модель. Ну а твоя подружка Таня скоро появится на обложке журнала «Красота»».

— Эй, ты о чем задумалась, Снегурочка?

— Кто? — Нина вскинула глаза.

— Снегурочка, — усмехнулся Иван, — я тебе такое прозвище придумал. Помнишь, сказка детская была, очень романтичная, я маленьким всегда плакал, когда мне ее рассказывали.

— Помню, это о том, как Снегурочка прыгнула через костер и растаяла. Я тоже плакала, — невольно улыбнулась Нина.

— Ну вот, ты такая же, как она. То вроде бы начинаешь оттаивать, веселишься, рассказываешь что-то. Вот-вот прыгнешь в костер. В такие моменты у тебя даже светлеют глаза. А то замыкаешься и леденеешь. Как сейчас.

— Просто мне действительно немного холодно.

— Сейчас я поймаю для тебя такси, согреешься. Ты где живешь?

— На Щелковском шоссе.

— Далековато тебя занесло. Хотя сейчас ночь, пробок нет, вмиг доедешь… Или ты хотела ко мне?

— Я? Нет! — пожалуй, чересчур поспешно отказалась она.

— Думаешь, я тебя съем? — рассмеялся Иван. — Скажи сразу, что такую юную красавицу, как ты, едва ли может заинтересовать глупый старик. Впрочем, если бы ты согласилась, я был бы разочарован, — помолчав, добавил он, — смотри, мой водитель уже поймал для тебя машину.

— Я могла бы и на метро…

— Приличные девушки не заходят в метро после полуночи. — Он взял ее за руку. — Руки холодные. Ты и правда замерзла, иди скорее в машину. Вот деньги, не потеряй смотри. — Он оттянул ее карман, Нина отвела взгляд и попыталась скрыть внезапную неловкость широкой улыбкой.

— Ну… я поехала.

— Спасибо за прекрасный вечер. Рассчитываю увидеть тебя снова. — Он наклонился к ее щеке. Нина почувствовала на своем виске его теплое дыхание, вскинула голову и тут только поняла, что глаза у него не темные, как ей показалось в самом начале. Светлые глаза, какого-то неопределенного оттенка — из тех, что смотрятся стальными в искусственном освещении, а в ясную погоду становятся нереально голубыми. Светлые глаза — а в уголках наметилась сеточка тонких, танцующих морщинок.

…Она ворвалась домой — растрепанная, в распахнутом пальто. Щеки ее горели — не то от холодного ветра, не то от внезапного возбуждения. Она с грохотом скинула ботинки, швырнула на пол сумку. Напевая, протанцевала на кухню и выпила прямо из носика чайника остывшей кипяченой воды.

— Ты что, мать, под таблеткой, что ли? — В кухню заглянула Таня. — Вломилась как африканский бегемот, всех перебудила, физиономия красная…

— Ничего ты не понимаешь. Я, во-первых, денег заработала. Сто пятьдесят долларов. Еще полтинник, и можно будет наконец сделать портфолио!

— Поздравляю. — Таня плюхнулась на табурет и отсалютовала грязной чашкой с недопитым чаем. — Значит, тоже эскортом занялась, да? Недолго мучилась старушка?

— Да ну тебя! Между прочим, ничего не было. Мы просто в ресторан сходили. Он очень приятный, добрый, нежадный, умный, симпатичный, все понимает, ни на чем не настаивает, — старательно перечисляла Нина.

— Ты что, влюбилась? — оживилась Таня. — Не болтай глупостей. Это просто работа. Как показ мод. Кстати, кто он?

— Иван Калмык.

— Иван Калмык? — удивилась Татьяна. — Так он же вроде на Эльвирке женат!

— На какой Эльвирке?

— Ну она еще что-то там поет. Погоди, сейчас вспомню. «Ты не любишь меня-я-я-я, ты погубишь меня-я-я-я!» — вдруг фальшиво запела Татьяна, подвывая на высоких нотах.

— А, эта, — отмахнулась Нина, — он мне о ней рассказывал. Они развелись. Да и потом, с чего ты взяла, что я влюбилась?

— А ты посмотри на себя в зеркало, — усмехнулась Танька, — у тебя же это на лбу написано. Заглавными буквами.

Глава 5

Она была настоящей красавицей, эта девочка с необычным именем Александрина. Такую красоту редко увидишь на городских улицах. Да и на обложки глянцевых журналов так часто попадают стандартно-сексуальные блонды, копии пластмассовой американской куклы Барби. Аля же словно сошла с портрета художника эпохи Возрождения — огромные серые глаза, высокий выпуклый лоб, вьющиеся блестящие волосы. Ей было всего двенадцать лет, а на нее уже обращали внимание взрослые мужчины.

А необычным именем ее наградила мама. Сумасшедшая мама. Красная шелковая рубаха, какие-то драные польские джинсы, многочисленные плетеные браслеты на худых смугловатых руках — такой запомнила родительницу Александрина. К тому же, когда Аля пошла в первый класс, маме исполнилось всего двадцать два года. Молоденькая хипповка плохо вписывалась в мрачноватую Москву начала семидесятых.

Эта экстравагантная женщина называла себя Даймонд и мечтала стать певицей. У нее и правда был сильный голос — глубокий и оригинальный, но репертуар совершенно не подходил для советской эстрады того времени. Даймонд виртуозно исполняла матерные блатные частушки — под аккомпанемент шотландских свирелей и африканских тамтамов. Впрочем, на некоторых московских кухнях ее принимали на ура.

У этой необычной певички была масса наистраннейших знакомых —