Запрещенные слова. книга 2 - Айя Субботина

Меня начинает трясти.

Сначала мелко, едва заметно начинают дрожать кончики пальцев на ногах, когда кое-как сбрасываю ботинки. Потом трясучка поднимается выше, захватывает колени, позвоночник, зубы начинают выбивать чечетку. Адреналин, который держал меня там, внизу, схлынул, и вслед за ним пришла паника и осознание.

Слава.

Он так спокойно запихал Резника в машину – не сделал ли одного лишнего движения.

Как он прятал руку за спину. Чтобы не испугать меня видом крови – доходит только сейчас.

Что он собирается сделать?

Ужас стягивает затылок.

Господи, почему я его не остановила?! Почему стояла там как кукла, вместо того чтобы вцепиться в него и не дать наделать глупостей?!

Делаю шаг вглубь квартиры. Ноги ватные, непослушные.

Иду на кухню, держа коробку на вытянутых руках, словно бомбу. Нажимаю ногой на педаль мусорного ведра. Крышка открывается.

Нужно просто выбросить. Разжать пальцы. Отпустить этот черный, сладкий, липкий комок несбывшегося праздника.

Но я не могу - пальцы как судорогой свело. Смотрю в черное нутро ведра, потом на коробку. И чувствую, как к горлу подкатывает горячий, удушливый ком. Как будто если я выброшу даже эти крохи – случится что-то ужасное.

Крышка ведра с грохотом захлопывается.

Я медленно сползаю по кухонному шкафу вниз. Сажусь прямо на пол, на холодную плитку, поджав под себя ноги. Ставлю коробку перед собой на колени.

Слезы не текут. Они застряли где-то глубоко, жгучим комком в груди.

Я просто сижу и качаюсь из стороны в сторону, обнимая эту несчастную коробку.

Где он? Что он творит? Что сделает с Резником?

Мое воображение, всегда такое живое и яркое, сейчас рисует страшные картины.

Я боюсь за него. Не за Резника – плевать я хотела на Резника, пусть его хоть поезд переедет, пусть хоть в аду горит! Я отчаянно боюсь за Славу. Боюсь, что он переступит самую последнюю черту. Что он сломает свою жизнь об этого подонка.

Время растягивается до невозможности, превращается в вязкую гадкую субстанцию, и я в ней неумолимо тону. Пять минут? Десять? Час?

Я не смотрю на часы. Я просто слушаю – жду звука открывающейся двери, звука его шагов.

И вдруг тишину разрезает резкая, требовательная трель домофона.

Вздрагиваю так сильно, что коробка чуть не падает с колен.

Слава! Вернулся! Почему звонит? Он же хотел купить что-то на ужин, наверное, просто заняты руки!

Вскакиваю, не чувствуя онемевших ног. Проклятую коробку так и не выпускаю из рук, прижимаю к животу одной рукой. Бегу к домофону, чуть не спотыкаясь о разбросанную в коридоре обувь. Сердце колотится где-то в горле.

Срываю трубку.

— Слава?! - выдыхаю я. - Ты…

Пауза.

— Майя? Почему же я не удивлен.

Голос. Спокойный, властный, бархатный и, конечно, очень знакомый. Но это не Слава.

Я застываю с трубкой у уха. Мозг на секунду отказывается обрабатывать информацию. Этот голос здесь, сейчас, в этой квартире, в этот момент?

— Павел… Дмитриевич?

— Он самый, - в голосе слышится легкая усмешка. - Впустите? Или мне надо сказать какое-то волшебное слово?

Я нажимаю кнопку. Пальцы дрожат.

Я жду у двери, и в моей голове – полный вакуум. Взгляд цепляется за отражение в зеркале - растрепанная, бледная, с синяком на щеке и помятой грязной коробкой в руках. Выгляжу как городская сумасшедшая.

Звонок – и я открываю мгновенно.

Павел Форвард стоит на пороге, и он выглядит так, словно только что сошел с обложки журнала. Идеальное кашемировое пальто песочного цвета, безупречный шарф, в руках - лаконичный бумажный пакет и бутылка какого-то дорогого алкоголя. Он излучает спокойствие, уверенность и ту самую, особую ауру власти, которая заставляет воздух вокруг него становиться разреженным.

Окидывает меня быстрым, цепким взглядом. Конечно, замечает все: бледность, дрожащие руки, несчастную прижатую к груди коробку. Но на его лице не дергается ни один мускул.

— Добрый вечер, Майя, - говорит он так, будто мы встретились на светском вечере, а не в дверях квартиры его сына, где я стою в полуобморочном состоянии.

— Добрый… - Пытаюсь собраться, но получается плохо. - Павел Дмитриевич… что вы… почему вы здесь?

Он чуть приподнимает бровь, и уголки его губ трогает легкая, ироничная улыбка.

— Вообще-то, я отец именинника, - говорит он просто. - Решил заехать, поздравить сына. Он не берет трубку.

Я чувствую себя полной идиоткой. Жмурюсь на секунду, пытаясь собрать остатки самообладания и окончательно не упасть в грязь лицом.

— Славы нет, - говорю почти шепотом, отступая на шаг, чтобы пропустить Форварда внутрь.

— Я подожду.

Он проходит мимо меня, и шлейф его дорогого парфюма смешивается с запахом моего страха. Снимает и вешает на крючок пальто. Аккуратно, не спеша, почти лениво и как-то по-хозяйски. Как будто бывает здесь каждый день.

Я все еще стою с коробкой.

— Майя. – Поворачивается, еще раз окидывает взглядом с ног до головы и говорит уже серьезнее: - Поставьте это. И сядьте. Вы выглядите так, будто сейчас упадете.

Я послушно иду на кухню. Ставлю коробку на стол с торжественностью, как будто в ней красивый целый торт для именинника, а не несколько непригодных ни для чего кусков. Сажусь на стул и гипнотизирую взглядом мой несчастный «черный бархат с вишней», надеясь на чудо.

Форвард заходит следом, ставит пакет и виски на стол рядом с моим изуродованным тортом. Осматривается.

— Мило, - комментирует лежащий на кухонном диванчике плед карамельного цвета с длинными кистями и полку, которую Слава купил специально для моей коллекции чашек. Все это явно не атрибуты холостяцкой жизни молодого парня. – Живенько так.

Я понимаю, что это ирония, но никак не реагирую, потому что берегу силы.

Только где-то внутри зудит, что сейчас я разговариваю с ним не как со всемогущим Форвардом, «серым кардиналом» политики и хитрым гроссмейстером политического закулисья, а как с отцом моего парня. Он знает про нас со Славой уже давно, но сейчас все доказательства у него буквально перед носом.

Форвард подходит к шкафчику, достает стакан. Безошибочно с первого раза угадывает, где они стоят – как ему это удается? Сомневаюсь, что он часто здесь бывает. Сомневаюсь, что он вообще здесь был. Достает из холодильника минералку, наливает и ставит стакан передо мной.

— Пейте. – Сказано тем самым тоном, который он любит применять к другим, чтобы заставить сделать так, как ему нужно.

Я беру стакан двумя руками, чтобы не расплескать. Зубы стучат о стекло. Делаю глоток –