Бывшая жена. Ложь во имя любви - Анастасия Дмитриевна Петрова

Глубоко вдыхаю горьковато-сладкий аромат, пытаясь унять дрожь в пальцах, и иду в коридор. Натягиваю пальто, застегиваю на все пуговицы, будто оно может стать доспехами. Мои любимые лакированные сапоги щелкают по паркету, знакомый, обнадеживающий звук.

Сегодня снова еду в онкоцентр, к детям. Их улыбки, их недетская сила единственное, что сейчас способно согреть и отрезвить меня.

Суетливо проверяю сумку: ключи, кошелек, паспорт… Все на месте. Выхожу из квартиры и замираю.

Мирон стоит у стены, будто не в силах держаться на ногах без ее поддержки. Вид у него измученный, постаревший за эти три дня. Под глазами виднеются глубокие, фиолетовые тени, будто его самого отпечатали на изможденном лице.

Сердце проваливается в пятки, а он медленно, с трудом, поворачивает ко мне взгляд. Глаза мутные, потухшие.

Мы не виделись три дня. Я игнорировала все его сообщения, сметающие лавиной экран телефона, и звонки, от которых звенело в висках. Потому что внутри все клокотало от немой, ядовитой злости. Я боялась, что один его голос сорвет все предохранители.

— Поговорим? — выдыхает он, отталкиваясь от стены. Голос у него хриплый, сорванный.

— Я тороплюсь, — отвечаю, и собственный голос кажется мне чужим и слишком резким.

— Пожалуйста, — это слово вырывается у него с надрывом, будто его выдирают клещами. — Мне кажется, я схожу с ума. Мне нужен этот разговор.

Вздох. Сопротивляться — все равно что пытаться остановить прибой.

— Ладно, — соглашаюсь я, пропуская его внутрь. Сама не раздеваюсь, пальто давит на плечи, но я надеюсь, что это ненадолго.

— Я люблю тебя, Аврора. Да, я псих. У меня проблемы с агрессией, с ревностью… Но разве это не доказывает мои чувства? Это же от безумия, от того, что я теряю голову от тебя!

— Мирон, я не могу так жить, понимаешь? — голос мой дрожит, но я выпрямляю спину. — А что, если твоя ревность перерастет границы разумного? Начнешь ревновать к каждому прохожему, к коллегам, к теням на стене? Я хочу доверия! Это не роскошь, а необходимость. Для меня.

— А с бывшим у вас было доверие? — он шумно выдыхает, и в его взгляде мелькает знакомый, опасный огонек.

Кровь мгновенно приливает к лицу. Он так легко, с одного касания, выводит меня из себя. Словно знает все мои болевые точки.

— К чему сейчас этот вопрос? — шиплю я, сжимая ремень сумки так, что кожа впивается в ладонь.

— Ну, ты доверяла ему… А он предал. Так ведь? — он делает шаг ко мне. — Все еще думаешь, что доверие возможно без проверок? Без контроля?

— Да! — отчеканиваю я ледяным тоном, в котором кристаллизуется вся моя обида. — Я не сужу людей по шрамам моего прошлого. Я хочу верить, что мое доверие можно оправдать, как я оправдываю чужое. У меня нет ничего с бывшим мужем, ничего с другими мужчинами! Но я устала оправдываться, Мирон. Видимо, мы слишком разные. Мы говорим на разных языках.

— Не бросай меня, — он стремительно преодолевает расстояние между нами, его руки сжимают мои плечи. — Я сдохну без тебя. Понимаешь? Сдохну.

— Не сдохнешь, — отвожу взгляд, глядя на точку где-то за его спиной. Голос тихий, но твердый. — Ты же как-то жил до нашей встречи.

Я чувствую, как его слова — липкая, ядовитая паутина манипуляции. И меня от этого передергивает.

Неужели я выгляжу как полная дура, с которой можно так обращаться?

— Выходи за меня, Аврора. Я буду любить тебя, боготворить, заботиться о тебе…

— И душить, Мирон, — перебиваю я его, и голос наконец срывается в шепот. — Ты забираешь мой воздух. Все пространство. Я не могу дышать. Не могу.

— Нет! — он резко, почти с силой отталкивается от меня и отступает к двери, преграждая выход. Его лицо искажается. — Я не отпущу тебя. Никогда. Ты моя! Слышишь? Моя!

И в этот момент я вижу, как в его широко распахнутых, влажных глазах зажигается тот самый нездоровый, лихорадочный блеск. Блеск одержимости, который не сулит ничего хорошего. По спине пробегает ледяной табун мурашек.

Глава 20. Аврора

— Мирон, — медленно проговаривая звуки, говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно: — Тебе надо успокоиться…

Ощущение, что я говорю это в стену. Вижу лишь его свирепый взгляд. Зрачки расширены, веки чуть прищурены, а в уголках глаз пульсируют тонкие жилки. Он словно не слышит меня, будто мои слова растворяются в вакууме его ярости.

— Услышь меня! — громогласно требует он, и его голос будто отдаётся эхом: — Ты моя, моё будущее! У нас будет семья!

Сглатываю, чувствуя, как комок в горле мешает дышать. Пытаюсь сообразить, как ему дать понять, что нет.

Никогда. Я никогда не сталкивалась с агрессией от мужчины, который якобы любит. В голове пусто, ни одной разумной мысли, только инстинктивный ужас и ледяной страх, сковывающий движения. Единственный возможный вариант, который выдаёт мой мозг — бежать.

— Мирон, — пытаюсь говорить так, чтобы голос не дрожал, но и сама слышу, как он вибрирует.

Не успеваю я продолжить, как мужчина оказывается возле меня. Движение настолько резкое, что я даже не успеваю моргнуть. Он хватает за плечи, сжимает пальцы так, что даже под тканью пальто наверняка останутся синяки.

Я замираю в его руках, парализованная страхом, словно статуя.

— Ты не сможешь уйти от меня! — он трясёт меня, и я чувствую, как его дыхание обжигает лицо: — Ты не сделаешь так же, как она!

Он кричит это мне в лицо, и мне по‑настоящему становится страшно. Я хоть и понимаю, что у каждого человека свои боли, но чтобы так… чтобы эта боль превращалась в такую слепую, всепоглощающую ярость. Хочу вырваться из его оков, толкаю его в грудь, но мои усилия кажутся смешными.

— Мне больно, отпусти, — шепчу я, а хватка Мирона в противовес становится лишь сильнее.

В эту секунду, когда мне кажется, что он готов уже меня толкнуть или ударить за это сопротивление, звучит сигнал дверного звонка. Резкий, пронзительный звук разрезает напряжённую тишину, и я невольно вздрагиваю. Облегчённый вдох выходит слишком громким и явным.

— Я вызову полицию, если ты сейчас же не уйдёшь… — отвечаю я тихо, но уверенно, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула ни одна