Мир, который без меня. Альтернативный гей-роман. Книга 2. - Ольга Любарская

невмешивания, но он спасает. У тебя наверняка возникнет вопрос, почему я говорю с тобой через год. Знаешь, я счел это время достаточным, чтобы ты смог оценить спокойно и правильно все, что я сделал. Знай, я горжусь тобой. Если есть эта жизнь после смерти, и мне посчастливится еще разок взглянуть на тебя оттуда, я буду смотреть с любовью и восхищением. У тебя впереди жизнь. Многие люди войдут в твое сердце, но прошу, оставь хоть кусочек его для своего старика, и если так случится, значит, я все рассчитал правильно.

И последнее. Вернее последняя просьба. Говорят нельзя отказать в ней умирающему. Не откажи и ты. Мой мальчик, останься моим сыном. Мне чертовски приятно было осознавать это. И еще, не грусти, ибо не этого я добивался, и не это хочу видеть. Налей себе бокал и выпей, но не за то, чтобы помянуть меня, а за то, что я ушел спокойно.

И самое последнее. Сходи в банк. Я положил на хранение одну вещицу для тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты получил ее. Это последнее, что я еще могу для тебя сделать.

Ну, вот и все.

Постарайся быть счастливым, мой мальчик.

Я люблю тебя.

Джон Тревис.»

Стив отложил письмо и закрыл глаза. Голос Джона еще звучал в нем, и Шон почти слышал, как он произносит каждое слово. Сердце откликалось нежностью с напылением досады. Слова таяли, превращаясь в теплые комочки и плавно опускались, укладываясь в невидимую решетку сот. Легкий шелковый рисунок заполнял канву. Я люблю тебя, Джон Тревис. Нет, Стив не произнес это, но оно слышалось, словно заволокло вуалью все пространство вокруг.

Служащий банка повел Шона в хранилище и открыл ячейку. Там находилась маленькая коробочка с аккуратным перстнем и запиской.

„Это природный рубин, камень огненной стихии. Он убережет тебя от врагов, позволит добиться многого, избежать комплексов и неуверенности. Это камень великих достижений и страстной плотской любви. Этот перстень — мой единственный страстный и прощальный поцелуй тебе, и пока ты будешь носить его, я буду с тобой.

Я люблю тебя.

Прощай, мой мальчик.

Джон Тревис.“

А потом с ним случился Рой. Он именно случился, и надо отдать тому должное, он умел это делать. Случаться. Произошел, как происходят стихийные бедствия. Как раз тогда, когда их меньше всего ждешь. Налетел, переломал, смял и… И остался. Остался, чтобы продолжать случаться и происходить дальше.

Шон понял, что ему страшно. До онемения страшно.

Стив взглянул на перстень. Он ни разу не снимал его. Больно. Шон всегда чувствовал это, когда думал о Джоне. Он знает, что это такое терять. Он потерял Тревиса, почти потерял Энди и теперь теряет Роя. Не слишком ли для одного? Сил нет, энергетическое месторождение опустело, в голове чавкающее болото, и он просто не знает, что делать. Маккена спит, и Стив счастлив. По крайней мере. Потому что он рядом.

— Джон, помоги, — прошептали губы. — Еще немного и я не смогу сопротивляться. Что мне делать?

Он остановил машину и вышел. Волнение захлестывало, топило его. Стив облокотился о капот и закурил. Перепутье. Полдороги назад, полдороги вперед.

— Все, что угодно, только не ты, Рой, — он не заметил, как произнес это вслух.

— Тогда упирайся, - Шон, словно услышал слова. Их на мгновение принес ветер, а после улетая забрал с собой. — Пока один на поле воин…

Странно, Стив вдруг вспомнил обрывок стихотворения. Его написал Джон в минуту крайнего отчаяния, и хоть оно несовершенно, оно все же прекрасно.

«Вы, может, скажете: „Один, что в поле воин,

Так жалок, брошен и смешон“,

Но я скажу: „Пока один на поле воин,

Исход сражения не предрешен!“

Тревис. Стив вздрогнул. Он здесь. „И пока ты носишь его, я буду с тобой“. Спасибо, Джон. Я знал. Шон вернулся за руль и поехал дальше.

Форс-мажор жизни. Это, когда договор с ней соблюден, выполнены все условия, но случается нечто, и спросить не с кого. Все сломано и разбито, и вина лишь в том, что те, кому не повезло, оказались в это время в этом месте.

Машина мчится по дороге, а мимо несутся мысли, словно выстроились вдоль полосы туннелем, и Стив летит сквозь него, беспорядочно выхватывая первое, что попадет под руку. Он, словно собирает флажки на эстафете, и нет времени думать о каждом из них. Скрывать не приходится, все плохо, но должен же найтись хоть кто-то, кто сможет сделать так, что б все не стало еще хуже.

*Постарайся понять.

Часть 5. FIND THE WAY.

FIND THE WAY.*

Три ночи. Наконец, кухня закрыта. Остается только вычистить все, и рабочий день закончен. Для Энди.

— Сегодня неплохой чай, — устало улыбаясь, сказал Том, протягивая мальчишке стодолларовую купюру. — Держи свою долю.

— А…

— Бери, говорю. Ты славно потрудился. Мне прикольно с тобой работать. Ты не создаешь излишнюю турбулентность.

— Спасибо.

Том. Высоченный детина размазанного возраста, весь в татуировках и пирсинге. Свободный художник дорог. Ловец ветра. Так он о себе говорит. Работая в клубе поваром, он воспринимал это как хобби, считая, что истинное его призвание — ветер. Но чтобы укрощать ветер, нужны деньги. Вот Том и парился сутками. Клуб — не ресторан, и проявлять художественный подход к блюдам как-то не особо принято, что само по себе весьма кстати. Шваркнул в тарелку стейк, навалил гору картофеля фри и, пожалуй, готово. Народ в заведении бывает в основном два раза в сутки. Наверное, когда подъезжают виртуальные электрички. Утром во время завтрака, перетекающего в ланч, и с одиннадцати вечера и до шести утра, когда посетители пьют и исступленно трясутся на танцполе. Энди здесь уже две недели. Он благодарен, что смог устроиться коренщиком и посудомойкой в одном лице и за одну зарплату. Его не смущало, что трудиться приходилось в четыре руки опять же за эту одну зарплату. Какая-никакая, а все же работа. Правда, график суточный, но это не самое страшное. Парню без документов и не совсем оправившемуся после пережитых потрясений все нравится. Вроде бы. Кроме того, на смене кормят два раза, а это уже много. Когда Энди заканчивает мыть кухню, заканчивается и его рабочий день, но сегодня он не пойдет домой, потому что будет ждать свою первую зарплату. Том принял его сразу, и парень опять же благодарен. Он даже успел как-то привязаться к нему. Такой огромный человек с добрым улыбчивым лицом и легким щенячьим характером. А еще ему безумно подходит имя. Том. Что-то в нем фундаментальное, как столб для живого каркаса. Есть в этом всем что-то эдакое, и это эдакое нравится мальчишке. Определенно.

— Ладно. Я поскакал, а то моя коняка застоялась, — он подмигнул парню и дружески хлопнул по плечу. – Ну, бывай.

Исчез в подсобке и… появился другим. Ну, то есть абсолютно. Преобразовался. Перевоплотился. И стал новым человеком. В черной кожаной амуниции, с цепями и шипами. Энди так и не сумел разглядеть, что при густой кучерявой бороде, Том лыс как бильярдный шар. Колпак повара сменился кожаной банданой, скрыв от глаз истинное положение дел.

— Все. Поскакал, — произнес он и улыбнулся, сощурив глаза так, что вокруг образовалась веселая веерообразная сетка лучащихся морщинок.

— Давай. Пока. И спасибо.

— Верно ведь, что когда «спасибо» шуршит, оно завсегда лучше?

Том пожал парню руку, и Энди разве что не вскрикнул. Тяжелое рукопожатие, но теплое и дружеское. Располагающее такое. А потом ушел, и оказалось, что он заполнял собой все пространство, потому что сразу стало слишком много неприкаянного места. Энди постоял немного, словно ему требовалась адаптация, и принялся за мытье. Литровая металлическая кружка с черепами задержалась у мальчишки в руках, и он рассматривал ее какое-то время. Том принципиально не пил никаких напитков кроме горячей кипяченной воды. Это принцип, а принцип не предусматривает отклонений.

Энди устал. Весь день крутился на ногах и теперь с удовольствием присел. Прислонился головой к стене, закрыл глаза. Тело постанывает от усталости, в ногах какая-то кутерьма. Тихо. Отдаленно слышится музыка, буйствующая в зале. Так странно. Какое-то параллельное измерение. Тиа, Мартин, Капли Дождя, Том… Другой мир со своими звуками, запахами, устройством. Другие люди и предметы. Парень словно умер в том, старом, а потом забылся и очнулся в этом. Странном и пока чужом. Непонятная вещь. Энди почувствовал себя галактическим странником, болтающимся между пространствами. Каждое всасывало его,