Генеральская дочь. Зареченские - Мелания Соболева

по металлу. И что самое интересное… — я ткнул пальцем в отчет, — «Ногти коротко острижены, кожа на ладонях обгоревшая, как от длительного воздействия химикатов. На запястьях — следы наручников».

Мы с Демином переглянулись.

— Так, подожди… — начал он, но я уже сам додумывал.

— Его сначала вязали. Причем по-живому. Не мертвого уже кидали. Держали где-то. И потом… хлобысь. — Я щелкнул пальцами. — И по башке. А потом скинули. Не как труп. А как мусор.

— Значит, пытали. Узнавали что-то. А потом, чтоб не болтал — в расход. — Демин медленно выдохнул. — Ну и кто так спешил, а?

— Кто-то, кто не любит оставлять хвосты. И кто-то, кому Гордеев знал слишком много.

Мы молчали. Пауза была такая, что даже часы в углу тикали громче обычного. Потом я прислонился к спинке стула, постучал пальцами по столу и выдал:

— Это, брат, не просто убийство. Это зачистка. Чистая, аккуратная, без лишнего шума. Значит, либо свои, либо совсем не чужие.

— И нам с этим ковыряться, — хмыкнул Демин. — Как котам в говне.

Сидели мы с Демином над этими чертовыми бумагами, как два бухгалтера ада — только вместо налогов у нас труп, вместо отчетов — вскрытие, а вместо цифр — тишина. Весь протокол по пальцам я прочел уже раз пять, но толку — как с козла молока. Пальцы у покойного, конечно, есть. А вот чужих — как не бывало. Ноль. Пусто. Ни частички кожи, ни отпечатка на теле, ни даже следа давления. Как будто труп сам себе по башке зарядил и поплыл в сторону рассвета.

— Ну и где, спрашивается, хотя бы один гребаный отпечаток? — буркнул я, откидывая бумагу. — Все идеально. Чисто, будто клининговая бригада от ЦРУ прошлась.

Демин щурился в лист, жевал спичку, которая давно перестала быть спичкой и превратилась в кусок страдальческого дерева.

— Ну, это тебе не пьяный Вова с ножом в брюхе, тут кто-то знал, как работать. Перчатки. Хлорка. Без шума, без лишних движений. Либо кто-то из своих, кто умеет не светиться, либо… — он замер, щелкнул пальцем, — либо вообще не местный.

— Ага, или призрак, — буркнул я, встал, подошел к доске, где уже висели фото Гордеева, карта порта и список тех, кто работал на линии в ту ночь. — Не местный — не в смысле из другого города. Не местный — в смысле из другого мира. Где люди не разговаривают, а сразу закрывают вопросы.

— И при этом не оставляют даже полуслова. — добавил Демин, листая отчет. — Прямо как ты, когда тебе баба звонит, а ты не хочешь брать трубку.

Я скривился, но даже не огрызнулся. Сейчас было не до сарказма, хотя в голове и зудело — слишком все гладко. Слишком чисто. А где чисто — там кто-то очень грязный вымыл. И не для порядка.

— Ни ДНК, ни крови, ни даже, черт возьми, волоса, — вслух перечисляю, ткнув пальцем в таблицу. — Убили как профи, но не профи-маньяк, а профи с задачей. Смыслом. Таким не важно, кто ты — они чистят. Они прикрывают.

— Ты про зачистку? — Демин смотрел на меня пристально, сигарета в пальцах тлела, как фитиль.

— Ага. Гордеев что-то знал. И либо начал болтать, либо кто-то заподозрил, что болтать начнет. Только вот ни один дурак не убивает просто потому что «а вдруг». Это уже не улица, это уровень выше.

— Кто тогда? — спросил он. — Ну вот реально, кто?

— Тот, кто стоит за этими сухогрузами. За рейсами без людей. За схемами, которые на бумаге выглядят, как пустой рейс, а по факту — перевозят стволы на килотонны.

— И если он — только начало, — медленно выдохнул Демин, — значит, скоро нас ждет следующая партия трупов.

— А мы, как два дебила, сидим и ищем призраков по отпечаткам пальцев. — Я плюнул в сторону, вытер губы рукавом. — Ну, здравствуй, весна девяносто пятого. Начинается весело.

И тишина снова вползла в кабинет, как старая собака, у которой в глазах видано все.

* * *

Я ехал домой по зареченке, вечер натягивался на город как старая промасленная клеенка — тускло, липко, с запахом бензина, сырости и какого-то железного фатализма. Ноги сами вырулили в сторону тех самых гаражей, где раньше жизнь кипела громче, чем в любом бардаке. Встал у ворот, заглушил мотор. Тишина такая, что аж уши закладывает. Вышел, хлопнул дверью, засунул руки в карманы куртки и вдохнул — морозец стукнул в нос, дым из труб — как крики призраков по району. Гараж Серого стоял как памятник всему, чего не вернуть. Ржавчина на воротах, замок перекошен, но в моих глазах он был открыт. Я мог видеть сквозь металл. Вижу, как стояла та раскоряченная мебель, облезлый диван с дырой на подлокотнике, шкаф без дверцы, где вместо книг — бутылки, и запах… вонючий, крепкий, как перегар с похмелья, но родной до боли. Такой, что когда в него вдыхаешь — сразу отбрасывает назад, в те дни, когда был не следаком, а просто пацаном с мечтой, что мир можно взять за шкирку и вывернуть как карман.

Я хмыкнул, достал сигарету, чиркнул спичкой о замерзший бок машины, затянулся — дым в легкие пошел, как напоминание. И меня понесло туда — в тот день, в тот момент.

Гараж. Сквозняк гуляет, лампочка под потолком мигает, будто моргает от усталости. Серый шмякнулся на диван, разложился как царь всея подвала, ноги на ящик, жвачка во рту, и рожу скорчил довольную, будто трон ему подогнали.

— Шур, ну ты скажи, кто у нас тут бог уличной тактики? — с пафосом в голосе.

— Бог? — фыркнул Рыжий, валясь за раскоряченный стол, который мы когда-то чинили книгами Толстого. — Да ты два дня назад бабки на сосиски проиграл. Бог, блядь.

— Тихо, шавки, — вмешался Леха, усаживаясь напротив, вытаскивая из кармана затертые карты. — Сейчас не спорить будем, а судьбы вершить. Гадать будем. Кому на зону, кому на Канары.

— Гадать он собрался, — хрюкнул Серый, закидывая руки за голову. — Слышь, Леха, тебе бы в цирк, а не в карты. У тебя ебальник такой, что сам дьявол испугается.

— Зато мозги есть, — выдал Леха, не моргнув. — Я, между прочим, через пять лет вижу себя с бизнесом. Будет у меня ларек на углу, три продавщицы с сиськами и чай в ассортименте.

— О, бизнесмен блядь, — засмеялся Рыжий. — А я тогда министр торговли. И проституток тебе поставляю прямо со склада.

— Да пошли вы все, — буркнул Костян, — вот я в армию свалю и забуду вас всех к хуям собачьим.

— Забудет он, ага, — сказал я тогда,