Лорна Дун - Ричард Додридж Блэкмор

— Что разорался, малыш? — спросил я насколько мог мягче, чтобы не напугать его.

— А может быть, ты сам католик? Так прочти вот это.

Он протянул мне свиток, который пышно назвал «Декларация». Я прочел и поняв, что в нем сплошное вранье, швырнул его в горн и пару раз качнул мехи, чтобы пламя лучше разгорелось. Никто не посмел меня остановить, так как сила моя была всем известна, и к тому же последнее время я пребывал в таком мрачном настроении, что даже слово поперек мне боялись сказать.

Пробурчав что-то, всадник отъехал и остановился у трактира, так никого из нас и не завербовав. Некоторое время спустя мы подошли туда не потому, что нам приглянулся этот горлопан, а лишь для того, чтобы узнать последние новости. Возле входа уже красовалось привезенное всадником знамя, а сам он что-то горячо объяснял кучке зевак.

— А вот и сам Джон Рид, — сказала хозяйка трактира, радуясь такому наплыву посетителей. — Он недавно из Лондона, и если он подтвердит ваши слова, я готова им поверить. Правда ли, что Герцог уже высадился в Англии? — И с этими словами она сдула пену с кружки пива и долила ее доверху.

— Правда, к сожалению, — ответил я, принимая кружку. — И очень плохая правда, так как это приведет к смерти очень многих людей, но, клянусь, ни наши, ни из Брендона не пострадают, госпожа Пагсли, если только послушаются меня.

Я был уверен в своих словах, так как знал, какое уважение испытывают ко мне не только в нашем приходе, но и в окрестностях, потому что за мной утвердилась слава хоть и медлительного, но надежного и уверенного в себе человека.

Слухи, доходившие до нас, были противоречивы. Одни утверждали, что Герцог уже одержал ряд побед, и вся западная Англия встала на его сторону, а те города, которые он еще не захватил, мечтают отдаться ему, как невеста жениху. Говорили, что даже народное ополчение его поддерживает. А другие рассказывали, что Герцог просто самозванец, в чем он сам признался, а заодно и католик. Никаких побед он не одерживал и уже выслан за пределы Англии.

Я с нетерпением ждал полковника Стиклза (он действительно был полковником, воевал в колониальной армии короля, но был разжалован до капитана, когда в его услугах и опыте перестали нуждаться), так как только он, честный и благородный человек, мог либо подтвердить эти слухи, либо опровергнуть их. Поговорить мне было не с кем, так как сержант Блоксхэм уехал, оставив Лиззи свое сердце и целую кучу неотправленных пасквилей. С ним уехали и все солдаты, получившие приказ немедленно присоединиться к королевской армии. Ферма осталась без защиты, и в случае нападения Дунов или других врагов нам приходилось рассчитывать только на себя.

Происходившие события я обдумывал молча, чего нельзя сказать о маме и Лиззи. Они обсуждали обстановку целыми днями в зависимости от того, какие слухи являлись в данный момент преобладающими. Они строили свои версии, высказывали догадки и напоминали мне двух ненормальных гадалок. Раньше наша ферма была источником всех новостей вплоть до Линмаута, откуда тоже приезжали узнать, что в мире новенького. Теперь же мы не могли никому ничего сказать, и нам самим оставалось лишь пребывать в неведении. Однако наша репутация была настолько высока, что люди, уходя, прикладыва-ли палец к губам и говорили: «Наверняка они что-то знают, но не имеют права рассказывать. Вы же помните, что Джон Рид был в Лондоне? Ну вот…»

Бог видит, я не хотел этого, но и разуверить этих людей я не мог, так была велика их вера в то, что Рид, да еще вернувшийся из столицы, что-то знает. «Конечно, он хранит это в секрете».

Однажды в июле я вернулся с поля где-то около полудня, чтобы перекусить и принести работникам сидра. Мы косили траву, а в том году лето выдалось дождливое, и косить было довольно трудно. Почти каждый день шли ливни, но заготавливать сено все равно приходилось.

Во дворе я увидел небольшую повозку с железными рессорами. Это делается для того, чтобы путешественников не так сильно трясло на дорогах, но я знал, что подобное приспособление мог позволить себе разве что какой-нибудь лорд или баронет. Поэтому появление такого экипажа меня несколько удивило. Я сразу прошел на кухню и пригладил волосы, ожидая встретить какую-нибудь важную особу, но навстречу мне вышла сама Энни с крестником на руках, встревоженная и заплаканная. Поначалу она никак не могла разговориться. Но постепенно она успокоилась и, выслушав массу комплиментов в свой адрес и особенно в адрес малыша, раскраснелась и наконец защебетала, будто вовсе и не уезжала от нас.

— Как мне тут хорошо! Я так люблю эту кухню! Крошка, ты только сам посмотри, открой глазки пошире! Что у нас там в углу? Это ступка с пестиком. Ее, наверное, без меня совсем забыли. А вон моя любимая сковородка. Бедняжка, ее скорее всего, плохо чистят. А эта книга что здесь делает? Ей не место на кухне. Ах, Лиззи, Лиззи!

— Ну, насчет этого можешь мне даже не жаловаться. Лиззи нам с тобой уже не изменить, а вот с сестрой поссоришься, — улыбнулся я. — К тому же она считает себя отменной хозяйкой.

— Она? — презрительно фыркнула Энни. — Хотя, Джон, ты прав. Мне не стоит теперь обращать внимания на такие вещи. Правда, больно до слез видеть, что все здесь приходит в беспорядок, после того как я уехала. Зато она знает всех древних Карфагенских королей по именам.

— В Карфагене не было королей, Энни. Они назывались… ну, как-то по-другому, я уже и не помню, по-моему…

— Какая разница, как они там назывались, — перебила меня Энни. — В любом случае они не будут ни готовить еду, ни подавать на стол… Послушай, Джон, со мной стряслась беда. Вся эта болтовня только так, для вида, как ты уже догадался.

— Только не плачь, не плачь, сестренка, — предупредил я, а Энни склонилась над ребенком и начала его убаюкивать, а потом все же разрыдалась, и мне показалось, что оба их сердца слились в одно. — Ты знаешь, Энни, я точно не помню, кто мне говорил, но малышу вредно, когда его постоянно качают на руках и при этом плачут.

— Я и сама это знаю, — ответила Энни