Это мгновение - К. С. Отем

относится к Марии? Тогда ничего этого не произошло бы. Мама не предпочла бы мне какого-то парня, с которым познакомилась в баре, Купер никогда бы не встретил Джейми, а я не гулял бы один по парку, мечтая о чем-нибудь остром, чтобы избавиться от этого чувства.

Я закручиваюсь по спирали, задыхаюсь и тону. Погружаюсь во тьму, из которой, боюсь, однажды я никогда не выберусь. Моя грудь сжимается, а кожа зудит. Если я позволю себе это, хотя бы еще раз, я знаю, что почувствую себя лучше. Я смогу лучше контролировать себя. Меньше похожим на рыбака, заблудившегося в море. Прислоняясь спиной к дереву, я запускаю руку в джинсы, ощупывая бедро в поисках более свежего пореза. Большинство из них покрылись шрамами, но есть несколько, которые зажили не полностью. Найдя одно особенно чувствительное место, я вонзаю в него ноготь и морщусь от боли. Она пронзает меня насквозь, и все мое внимание сосредоточено на ожоге. Несколько слезинок скатываются, ночной воздух охлаждает их дорожку по моей щеке.

Я все контролирую. Я все контролирую. Я все контролирую.

Учащенные вдохи срываются с моих губ, превращаясь в отчаянные вздохи, и я зажмуриваю глаза от пронизывающей до костей боли в моем теле. За моими закрытыми веками, в темноте моего разума, вспыхивает воспоминание, нежеланное и непрошеное.

 

Мне десять лет, и моя мама собирает свои сумки на кровати. Пуховое одеяло в цветочек лежит в изножье, когда она переходит от шкафов обратно к сумкам, бросая туда одежду и туалетные принадлежности. В комнате пахнет дымом, и я морщу нос, удивляясь, почему не чувствую запаха ее духов, как обычно.

— Куда мы идем, мамочка? — спрашиваю я, оглядываясь в поисках маленького синего чемоданчика, которым пользуюсь, когда мы уезжаем, и хмурясь, когда не вижу его.

—Ты никуда не пойдешь. Ты останешься с папой. Мама уезжает.

Ладно, говорю я себе.

Это нормально, потому что она всегда возвращается. Мама уходит на работу, но всегда возвращается домой.

—Ты вернешься вовремя к моему школьному спектаклю на следующей неделе?

Я играю Питера Пэна. Она сказала мне, что это ее любимая книга, поэтому я очень старался получить эту роль, чтобы сделать ее счастливой.

Она смотрит на меня, и я не могу понять выражение ее глаз. Может быть, это счастье? Из-за моей роли в пьесе. Или волнение, потому что она так гордится мной.

Она качает головой и вздыхает так же, как всякий раз, когда Куперу становится плохо или когда собака делает свои дела на ковре.

— Нет, я не думаю, что мама вернется на этот раз, во всяком случае, не в этот дом.

Ее слова сбивают с толку мой маленький мозг. Она моя мама, почему бы ей не вернуться? Слезы выступают у меня на глазах и капают на простыни, когда я переползаю через ее кровать.

— Господи, не плачь. С тобой все будет в порядке. Я как— нибудь отведаю с тобой бургеров, хорошо?

— Пожалуйста, не уходи, мамочка. Мне будет так грустно, если ты будешь скучать по Питеру Пэну.

Я очень стараюсь найти слова, чтобы заставить ее остаться, но мне всего десять, и единственное важное, о чем я могу думать, — это Питер Пэн, и это не работает.

— О, Кайди, люди будут расстраивать тебя всю твою жизнь. Поверь мне. Единственный человек, на которого ты можешь положиться, — это ты сам.

 

Ничто из того, что я сказал, не заставило ее передумать, и через день она ушла, возвращаясь в случайные моменты моего детства. Иногда, когда вода смыкается у меня над головой, я думаю, что жизнь была бы лучше, если бы она вообще никогда не возвращалась. Что, если бы она не поддерживала со мной контакт последние десять лет, даря мне маленькие проблески надежды, возможно, все было бы проще.

В тот день я впервые почувствовал, что мой мир выходит из-под контроля.

Я контролирую ситуацию. Повторяю я себе снова и снова, когда кровь начинает стекать по моим пальцам. Теплая жидкость, покидающая мое тело, является физическим проявлением моей боли. Напряжение в моей груди спадает, и я задыхаюсь, делая вдох еще раз, пока мои мышцы не перестанут сжиматься и я не почувствую, что снова могу дышать.

Чувство вины, такое же сильное, как боль, терзает мой желудок, когда момент проходит, и в памяти всплывает улыбающееся лицо моего близнеца. Я пообещал ему, что перестану причинять себе боль, и я это сделал. По крайней мере, на какое-то время. Пока мой отец не сказал, что женится. Пока моя мать не посмеялась над этим и не сказала, что надеется, что на этот раз он был лучшим мужем. Пока я снова не почувствовал, что теряю контроль.

Это пиздец, я знаю это, но я не знаю, что еще делать. Иногда мир подавляет меня, и это моя единственная отсрочка. Это или… Я качаю головой, отгоняя эту мысль. Не важно, насколько отстойна моя жизнь, не важно, сколько раз я закрывал глаза и желал, чтобы мир перестал вращаться, я никогда не смогу бросить Купера.

Вытаскивая руку из джинсов, я вытираю кровь о влажную траву, затем достаю телефон, смирившись с тем фактом, что мне придется либо беспокоить его, либо идти домой, где, я знаю, папа одарит меня своим обычным озабоченным взглядом, когда узнает, что мама меня обманула. Снова. Он будет ждать, когда я разобьюсь, потому что я всегда так делаю. Хотя Купер ничем не отличается, я вижу жалость в его глазах каждый раз, когда он собирает с пола мои осколки. Я вижу это, я ненавижу это, но я бессилен измениться. Я словно белка в колесе. Однако прежде чем у меня появляется возможность кому-либо позвонить, я замечаю, что в групповом чате куча новых сообщений. Просматривая, я вижу, что Элисон Кто-то-Там — не уверен, что мы знакомы — устраивает вечеринку у своих родителей в нескольких минутах езды от университетского городка. Внезапно я понимаю, куда направляюсь.

Это идеальное отвлечение.



 

 

Я узнаю нескольких человек, некоторые машут мне рукой, когда видят меня, но я не останавливаюсь поговорить, вместо этого направляюсь прямиком к бару. Он организован на кухне, и, похоже, Элисон или ее родители, которые, должно быть, финансируют эту вечеринку, переборщили. Мой любимый напиток — водка, и я смешиваю ее с небольшим количеством лайма и воды, прежде чем сделать несколько аккуратных глотков.