Мой проклятый Марс - Ксана М

находятся по соседству, но все равно невероятно волнительно. Кажется, мой пульс не может успокоиться с самого утра. Как сказала бы Скай – в этом нет ничего удивительного, и была бы права. Когда все мысли заняты только его запахом, этим вечером и… Боже, дай знак, как не умереть от страха!

– Не как у Золушки, конечно, но думаю, тебе понравится.

Взгляд замирает на плотном тканевом чехле, который подруга нервно сминает пальцами.

– Что это?

– Платье. – И прежде, чем отказываюсь, добавляет: – Ты ведь не пойдешь на бал в джинсах, верно? К тому же, у подобных мероприятий существует дресс-код.

– Слушай… ты ведь знаешь…

– Что ты не носишь платья, – перебивает, заканчивая за меня, – но это ведь бал, Ри! На него просто нельзя завалиться в худи и спрятаться, натянув на голову капюшон.

– Я бы лучше так и сделала, – шепчу, и на меня мгновенно устремляется «дружеский луч смерти».

– Примерь.

– Я не думаю…

– Примерь, говорю, – безапелляционно.

И мне приходится повиноваться.

Когда встаю, Скайлер расстегивает чехол и извлекает оттуда белое платье. Самое красивое на моей памяти. Еще даже не касаюсь, а уже ощущаю, как мягкая ткань приятно струится по коже, обнимает ее, ласкает. Янг разворачивает меня к зеркалу и прикладывает шелк к одежде – и да, он действительно струится.

– Смотри.

Сосредотачиваюсь на отражении в зеркале, и не узнаю свое. Еще не надела его, а уже будто и не я вовсе. Весь этот лоск… разве он для меня? Для такой, как я?

– Оно…

– Великолепное, знаю! – восторженно складывает вместе ладони. – А я словно крестная фея, и, кажется, мне это нравится.

А мне?

Да. Определенно, да.

Но есть одно ПРОТИВ, и оно перекрывает все ЗА.

– Думаю, мне не стоит идти.

– Боже, ты опять?

– Правда, Скай. Это изначально была паршивая затея. Я. Макстон. Благотворительный бал. Вещи абсолютно несовместимые.

– По-моему, вся эта чушь у тебя исключительно здесь, – стучит пальцем по своему виску, – или ты так боишься признаться себе в том, что у вас может быть будущее, что предпочитаешь не замечать очевидного?

Боюсь.

Но так ли уж все это очевидно?

Может, я просто хочу, чтобы так было?

– Почему ты думаешь, он позвал тебя?

– Потому что я просто подвернулась?

– Серьезно?

Я не знаю.

Господи, правда, не знаю.

– Ты нравишься ему, Ри. Притом сильно.

– Я…

– Что? Сомневаешься? Так давай развеем твои сомнения раз и навсегда.

Страшная догадка бьет быстрее, чем Скайлер хватает со столика мой мобильный. Снимает блокировку и слышу – печатает. А я надеюсь, но в то же время уже почти не дышу.

– Что ты делаешь?

– Хочу спросить об этом Его.

– Что? Не смей! – пытаюсь вырвать из рук заразы телефон – безуспешно.

Пятнадцать сантиметров, помните?

– Янг, это не смешно!

– А я и не смеюсь. Но мои аргументы тебя не устраивают, может быть, устроят Его?

Отнимаю мобильник прежде, чем подруга совершает глупость. И под звонкий раздражающий гогот начинаю лупить заразу подушками.

Спустя три успокаивающих мятных чая, две психологические лекции и много-много песен «Волков», наконец, переодеваюсь. Скай делает мне легкие локоны, чуть подкрашивает глаза и губы. Все это уже для меня чересчур, поэтому на уговоры надеть кулон и серьги отвечаю категорическим упрямством.

К слову, Макстон пригласил на вечер всю мою семью. Чему я не могла не нарадоваться. Мысль о том, что мои самые близкие весь вечер будут рядом, успокаивала. Дарила – не знаю – ощущение, что все непременно будет хорошо. Тогда я еще не догадывалась о сюрпризах, которые ждали меня на балу.

– Готовы?

Замираю у подножья лестницы, завороженно оглядывая папу, которого совершенно не узнаю. Сегодня на нем отпадный смокинг от Pierre Cardin, который мы покупали ему три года назад, белоснежная сорочка и шелковый галстук, подаренный кем-то из клиентов. Единственные выходные туфли до блеска начищены. Он даже надел дедушкины часы, хотя обычно бережно хранит их в шкатулке.

Я не помню его таким с тех пор, как ушла мама. Таким… чувствующим жизнь. Даже на моем выпускном (дважды, кстати говоря), он был в джинсах и пиджаке на белую футболку. И это самое нарядное, что он согласился надеть.

Джинсы, пара стареньких рубашек и лонгсливы разных видов и оттенков – весь его гардероб. Был. И я невольно смирилась с этим, забыв, КАКИМ он может быть. Мужчиной. Самым-самым.

– Ты очень красивый, – гордо шепчу.

– Ты больше, малышка, – спорит и нежно целует в волосы, бережно притягивая к себе, а я позволяю себе в этих объятиях забыться. Раствориться в них, как в детстве.

– Эй, я сегодня вообще-то тоже красивый! – Итан важно поправляет бабочку, и я, растрогавшись, прижимаю брата к себе. Придет время, и этот зеленоглазый парень разобьет кучу девичьих сердечек.

– Так, ладно, нам пора. А то опоздаем.

К слову, Макстон так и не заехал. Точнее, папа решил, что это ни к чему – тащиться на байке в платье, учитывая, что у него есть машина. Логично. Если забыть о том, как сильно мне этого хотелось. Но я, конечно же, не стала ему об этом говорить.

– Ну, семья, в путь.

Уже тяну пальцы к ручке, но отвлекаюсь на вибрацию в сумочке. Знакомое имя в списке закрепленных, а напротив циферка один. Сердце заходится еще до того, как читаю:

Выдыхаю и оборачиваюсь. Ищу его глазами и нахожу еще до того, как пульс отбивает следующий удар. Макстон сидит на своем байке как тогда, у клуба – расслабленно и чертовски горячо. А его взгляд направлен точно на меня. По крайней мере, моя внутренняя влюбленная трусиха очень на это надеется.

Отправляю и почти всю дорогу как дурочка пялюсь в экран.

Прекрасно знаю, что не ответит. Мотоцикл вам не машина, там отвлекаться еще опасней. Но все равно жду.

– Я и представить себе не могла, что отец Макстона Рида настолько богат, – шепчет Скайлер, и я впервые за все время поднимаю взгляд.

Особняк, расположенный на озере Канандайгуа в округе Онтарио, действительно поражает – своей величественностью, грациозностью и обилием роскоши. Внутри, я уверена, он поражает ничуть не меньше. Барокко и должен быть таким: богатые украшения, позолота, витые колонны, обилие скульптур и декоративных мотивов. Сложные формы, контрастность в освещении, яркие цвета и иллюзорные, броско окрашенные потолки – его трудно не заметить среди других.

– Подумать только, какие линии, какая… театральность, – восторженно озвучивает папа, когда мы минут пять молча пялимся на особняк. А что еще тут скажешь? Сам Версальский дворец уступает