Летний сад - Полина Саймонс

– Может быть, но все равно я думаю, что ты смешная.

– Я тебе покажу смешное! – Даша опрокинула сестру на спину. – Ты хулиганка! Когда уже ты повзрослеешь? Ладно, я больше не могу ждать твоего невозможного братца. Пойдем познакомимся с твоей новой подругой, мадемуазель Канторовой.

Сайка Канторова.

Летом тридцать восьмого, когда Татьяне исполнилось четырнадцать, она стала взрослой.

Люди, переехавшие в соседний дом, были кочевниками; они перебрались из тех частей мира, что отстояли очень далеко от Луги. У них были странные азиатские имена. Отец, Мурак Канторов, слишком молодой для пенсионера, пробормотал, что он военный в отставке. Но у него были длинные черные волосы, связанные в хвост. Разве солдаты носят такие длинные волосы? Мать, Шавтала, сказала, что она «в общем учительница». Сын Стефан, девятнадцати лет, и дочь Сайка, которой было пятнадцать, ничего не сказали, только по слогам произнесли имя Сайки: «Са-хии-ка».

Правда ли, что они приехали из Туркменистана? Они бывали там. Из Грузии? И там случалось бывать. Канторовы отвечали на все вопросы неопределенно.

Обычно новые люди бывали общительнее, не такими настороженными или молчаливыми. Даша сделала попытку:

– Я помощница дантиста. Мне двадцать один. А ты, Стефан?..

Даша уже флиртовала! Татьяна громко кашлянула. Даша ущипнула ее. Татьяне хотелось пошутить, но, похоже, в этой полной неловко стоявших людей темной комнате места для шуток не хватало. Снаружи сияло солнце, но внутри нестираные занавески были задернуты на грязных окнах. Канторовы даже не распаковали свои чемоданы. В доме осталась мебель Павловых, которые как будто уехали ненадолго.

Но на полке над печью появились новые вещи. Фотографии, рисунки, странные фигурки и маленькие золоченые картинки, похожие на иконы, хотя на них не было Иисуса или Марии… просто какие-то штуки с крыльями.

– А вы знали Павловых? – спросила Татьяна.

– Кого? – грубовато спросил отец семейства.

– Павловых. Это был их дом.

– Ну, больше это не их дом, так? – сказала мать.

– Они не вернутся, – сказал Мурак. – У нас есть документы из Совета. Мы теперь прописаны здесь. Не слишком ли много вопросов для ребенка? Кому вообще это интересно? – Он изобразил улыбку.

Татьяна изобразила такую же в ответ.

Когда они уже вышли, Даша прошипела:

– Ты это прекрати! Я просто поверить не могу, что ты задаешь бессмысленные вопросы. Помалкивай, или, клянусь, я все расскажу маме, когда она приедет.

Даша, Стефан, Татьяна и Сайка стояли в солнечном свете.

Татьяна молчала. Ей не разрешили задавать вопросы.

Наконец Стефан улыбнулся Даше.

Сайка осторожно посматривала на Татьяну.

Именно в этот момент Паша, маленький и шустрый, подбежал к ним, сунул Татьяне ведерко с тремя окунями и громко заявил:

– Ха, смотри-ка, мисс Ничего-не-знаю, что я сегодня поймал…

– Паша, познакомься с нашими новыми соседями, – перебила его Даша. – Паша… это Стефан и Сайка. Сайка твоего возраста.

Теперь Сайка улыбнулась:

– Привет, Паша.

Тот широко улыбнулся в ответ:

– Ну да, привет, Сайка.

– А сколько тебе лет? – спросила Сайка, оценивающе глядя на него.

– Ну, мне столько же, сколько вот этой. – Темноволосый Паша сильно дернул Татьяну за косу. Та толкнула его. – Нам скоро четырнадцать.

– Так вы двойняшки! – воскликнула Сайка, присматриваясь к ним. – Кто бы подумал! Вы совсем не похожи. – Она усмехнулась. – Ладно-ладно. Ты выглядишь старше сестры.

– О, он намного старше меня, – сказала Татьяна. – На целых девять минут.

– Ты кажешься старше, Паша.

– И на сколько старше, Сайка? – ухмыльнулся Паша.

Сайка улыбнулась.

– Минут на двенадцать, пожалуй, – проворчала Татьяна, подавляя желание состроить гримасу, и как бы случайно опрокинула ведро, и драгоценные рыбины вывалились на траву. Внимание Паши шумно обратилось на них.

Просыпаться и слушать утреннюю тишину, просыпаться и ощущать солнце, ничего не делая, ничего не думая, не суетясь. Татьяна жила в Луге, не тревожась о погоде, потому что во время дождя она читала, а в солнечные дни плавала. Она жила в Луге, не тревожась о жизни: она никогда не задумывалась о том, что надеть, потому что у нее ничего не было, или что есть, потому что в общем еды хватало. Она жила в Луге в безвременном детском блаженстве, без прошлого и без будущего. И думала, что нет в мире ничего такого, что не могло бы исправить лето в Луге.

Последний снег. 1946 год

– Мама, мама!

Она вздрогнула и обернулась. Энтони бежал, показывая на холм, вниз по которому шел Александр. На нем была та же одежда, в какой он уехал.

Татьяна вскочила. Ей хотелось побежать к нему, однако ноги ее не слушались. Они даже едва позволяли ей стоять. Энтони, храбрый мальчик, прыгнул прямо в руки отца.

Неся сына, Александр по прибрежной гальке подошел к Татьяне и поставил Энтони на землю:

– Привет, малышка.

– Привет… – произнесла она, с трудом сохраняя спокойное выражение лица.

Небритый и грязный, Александр стоял и смотрел на нее, тоже едва сдерживаясь; под глазами у него залегли черные круги. Татьяна забыла обо всем и шагнула к нему. Он наклонился к ней, прижался лицом к ее шее, волосам… Татьяна обняла его. Она почувствовала в нем такое черное отчаяние, что задрожала.

Обнимая ее крепче, он прошептал:

– Тише, тише, не надо, мальчик…

Когда он ее отпустил, Татьяна не подняла взгляда; она не хотела, чтобы он увидел в ее глазах страх за него. Облегчения не наступило. Но он был с ней.

Дергая отца за руку, Энтони спросил:

– Пап, почему ты так долго не возвращался? Мама так волновалась!

– Да? Мне жаль, что мамочка волновалась, – сказал Александр, не глядя на нее. – Но, Энт, игрушечных солдатиков не так-то легко найти.

И он достал сразу трех из своей сумки. Энтони взвизгнул:

– А маме ты принес что-нибудь?

– Мне ничего не нужно, – сказала Татьяна.

– А вот это хочешь? – Александр достал четыре головки чеснока.

Татьяна попыталась улыбнуться.

– А вот это? – Теперь он предъявил ей две плитки хорошего шоколада.

Она снова изобразила улыбку.

Когда они поднимались на холм, Александр, несший Энтони, предложил руку Татьяне. Положив ладонь на его локоть, она на мгновение прижалась к мужу всем телом.

Александр помылся, переоделся, побрился, поел. Теперь в их узкой кровати она лежала на нем, целовала, обнимала, ласкала, плакала. Он лежал неподвижно, молча, с закрытыми глазами. Чем более навязчивыми и отчаянными становились ее ласки, тем больше он становился похожим на камень, пока наконец не оттолкнул ее:

– Довольно. Перестань. Ты разбудишь малыша.

– Милый, милый… – шептала она, стремясь к нему.

– Перестань, говорю тебе. – Он отвел ее руки.

– Сними рубашку, милый, – тихо, со