Королева на всю голову - Ольга Дашкова

Его пальцы задерживаются на моей щеке, кожа горит под его прикосновением. Что это? Почему мне вдруг так… странно? Как будто я падаю, но не боюсь.

Он резко отдергивает руку, будто обжегся, и отводит взгляд.

— Я… растоплю баню. Помоешься. А то ты как привидение. И надо обработать рану.

Мой спаситель отходит быстро, почти убегает, остаюсь сидеть, глядя ему вслед. Сердце все еще колотится, слезы высыхают на щеках, а в голове — каша.

Что это было? Почему его прикосновение, такое простое, заставило меня забыть про все — про мясо, про пожар, про унижение? Я не понимаю. И, честно, не хочу понимать.

Потому что это слишком… слишком много.

Валера наконец замолкает, решив, что драма закончилась. Вытираю лицо рукавом толстовки, пена липнет к коже. Баня. Да, баня — это то, что мне нужно. Смыть этот день, этот дым, эту пену, стыд, срам и позор. И, может, эти странные чувства, которые я не хочу называть.

Продолжаю сидеть на стуле и шмыгать носом. Лес шумит, озеро блестит в темноте, и я чувствую, как внутри снова зажигается что-то. Не страх. Не паника. А что-то новое. Может, это надежда? Или просто мой упрямый характер, который не позволяет сдаваться?

Надо спросить, как его зовут, а то как-то не по-людски. Вдруг потом придется написать ему письмо с благодарностью. Но когда за спиной раздаются тяжелые шаги, вздрагиваю, прикусываю нижнюю губу и еще пристальнее начинаю рассматривать мужчину.

Ну, он так, ничего себе, почти мачо.

Каро, ты вообще нормальная?

Глава 12 Каролина

КУ-КА-РЕ-КУ!

Вскакиваю с кровати так резко, что мне кажется, будто мой позвоночник издает звук, похожий на хруст сухарей. Сердце колотится, как отбойный молоток, а в ушах звенит от этого адского концерта.

— Валера, мать твою за ногу! — шепчу я в пустоту, хватаясь за голову. — Какого черта ты орешь так рано?

Но Валера считает, что весь мир должен просыпаться по его расписанию. Он продолжает свою утреннюю.

КУ-КА-РЕ-КУ! КУ-КА-РЕ-КУ!

— Все, Валера, — бормочу я, потирая виски, в которых уже начинает пульсировать головная боль. — Ты официально в моем черном списке. Сразу после папы, мамы и того придурка Армена. Поздравляю, ты в хорошей компании.

Тело ноет так, словно меня вчера переехал трактор. Дважды. И задним ходом. Каждая мышца протестует против движения, а спина… боже, на чем я вообще спала? На досках? На камнях?

Оглядываю кровать — матрас тонкий под ним только доски. Одеяло колючее, а подушка… это вообще подушка или мешок с соломой?

— Отлично, Каро, — стону, пытаясь размять шею. — Ты сбежала от роскоши к… к этому. Следующий пункт в твоем списке достижений — научиться спать на гвоздях.

Но потом я вспоминаю вчерашний вечер. Баню. Горячую воду, которая смыла всю пену, пыль и позор прошедшего дня. Деревянный ковш, о который я чуть не обожглась, когда попыталась полить камни, как в кино. Скользкие доски, на которые я падала не меньше трех раз, каждый раз ругаясь как сапожник.

Но зато я была чистой. Впервые за весь этот кошмарный день — чистой, розовой и пахнущей березовым веником, который висел в углу. Правда, потом я еле добралась до домика, ноги подкашивались, а голова кружилась от пара. Рухнула на эту адскую кровать, как мешок с картошкой, и провалилась в сон, даже не успев подумать о том, что…

Богдан.

Его зовут Богдан Ярославович.

Он сказал это вчера, когда я спросила. Просто бросил, как будто это не важно: «Богдан Ярославович». И почему-то у меня внутри что-то екнуло, когда он назвал свое имя. Не от страха, нет. От чего-то другого. От чего-то, о чем я не хочу думать.

— Богдан Ярославович, — бормочу, пробуя имя на вкус. — Звучит как имя царя. Или генерала. Или… или лесного короля. Но я точно не буду называть его так официально. Это же смешно. «Богдан Ярославович, не могли бы вы передать соль?» Нет, увольте. Для меня он просто… Богдан.

Богдан.

И тут я вспоминаю. Его руки. Как он стирал пену с моих волос, с лица. Как его пальцы — грубые, покрытые мозолями — скользили по щекам, и я вдруг перестала дышать. Как он смотрел на меня, и в его глазах было что-то такое…

Стоп, Каро. Остановись прямо сейчас.

Качаю головой, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Это была просто… просто жалость. Он пожалел меня, вот и все. Как пожалел бы раненую птицу или котенка под дождем.

Ничего больше. И то, что у меня внутри все переворачивается, когда я об этом думаю, — это просто… это просто усталость. Стресс. Нервы.

Да, Каро, именно из-за нервов ты краснеешь, как школьница. Надо заняться йогой и помедитировать.

Валера снова орет, и я подпрыгиваю как ужаленная.

— Все, птичка, ты меня достала, — рычу, вставая с кровати, направляясь к окну. — Сейчас я выйду и устрою тебе такую взбучку, что ты до конца жизни будешь молчать как рыба.

Подхожу к окну, отодвигаю самодельную занавеску — кусок выцветшей ткани, висящий на веревке, — и выглядываю наружу. И замираю.

О, господи.

Господи…. Господи, ущипните меня.

Богдан стоит во дворе спиной ко мне и поднимает… гирю.

Огромную, черную, он поднимает ее одной рукой, легко, как я поднимаю чашку с кофе, и его мышцы…

Каро, заткнись. Прямо сейчас.

Бицепсы перекатываются под кожей, как валуны, а когда он наклоняется, чтобы снова поднять гирю, штаны сползают, и я вижу очертания мышц, названия которых я даже не знаю.

Он повторяет упражнение раз, другой, третий, и каждое движение — это одновременно грация и сила. На спине блестят капли пота, волосы слегка влажные, а дыхание ровное и глубокое.

Это… это красиво.

Стою у окна босиком, в длинной футболке которая едва прикрывает то, что должна прикрывать, и не могу отвести взгляд.