Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Иден почувствовал, как адреналин выжигает изнутри, делая каждое движение резким и точным. Он мельком взглянул на Давора — тот, едва держась на ногах, всё ещё отражал удары, и это упрямство словно подстегнуло принца. Раздумья кончились. Он бросился на ближайшего врага.

Звук металла о металл раздавался вокруг, словно симфония войны, а сердца воинов стучали в унисон с ритмом сражения. В последний момент Иден уклонился от удара, который был направлен на его шею, оставив лишь неглубокий порез, и ответным ударом направил меч прямо в сердце противника. Сжимающийся крик врага, последовавший за этим, был музыкой, которую он долго ждал услышать.

Румянец застилал его лицо, когда тело начало ощущать дрожь в ногах. Собрав все силы, он издал громкий крик, который, казалось, раздался по всей округе. Это было не просто выражение ярости; в его голосе звучали слезы горя и обета, когда он решил покончить с этой тьмой. Сделав шаг назад, принц поймал взгляд командира противника. В этом взгляде он прочитал страх.

В тот миг, когда лезвие коснулось сердца врага, он ощутил, как мрачная тень, давно окутывающая его душу, наконец рассеялась, уступая место свету.

* * *

Давор стоял на коленях в снегу у свежего надгробия друга. Дрожащими руками он опустил на землю деревянный амулет с вырезанными звёздами. Хлопья медленно ложились сверху, скрывая амулет под белым саваном, будто сама зима старалась смягчить горечь утраты. Он провёл пальцами по грубой поверхности, вспоминая, как Филипп смеялся над его трепетом к этой «безделушке» и говорил, что главное для воина — уверенно держать меч. Теперь Давор смотрел на свою металлическую руку и чувствовал, как холод добирается до самого сердца. Ни один амулет не вернёт друга. Останется лишь память.

Иден Герцверд стоял чуть поодаль, словно отказываясь признать окончательность происходящего. Он поднял взгляд на серое небо: сквозь облака робко пробивалось солнце, будто обещая надежду, которой он не хотел верить. Мороз жёг лицо, но куда сильнее жёг воспоминания — смех Филиппа, его неуклюжие шутки, боевые крики и редкие минуты молчаливого братства. Их трое всегда шли рядом, теперь остались лишь двое, и груз памяти лёг на них обоих.

— Ты всегда твердил, что величие в человечности, — шепнул Иден, бросая горсть земли на могилу. Сухой стук комков по доскам крышки звучал тяжелее пушечных выстрелов.

Давор опустил металлический протез на плечо принца — сдержанный жест поддержки, по-военному суровый.

Иден же почувствовал, что вместе с этой землёй в могилу легли все его прежние иллюзии. Теперь впереди у него была только цель: жить и сражаться ради тех, кто рядом, а не ради славы или венца. Люди — вот истинная основа будущего. И, отдавая другу последнюю дань, он поклялся беречь это знание.

И всё же, среди тишины и снега, в его душе впервые за долгое время теплилась надежда.

Глава LXII

Представление должно было вот-вот начаться. Нам достались самые близкие к сцене места в отдельном секторе. Театр кукол обещал показать чудо — не просто игру с деревянными фигурами, а целую вселенную, где крошечные марионетки обретали собственную жизнь под руками невидимых кукловодов. Атмосфера была пропитана нетерпением: зрители вполголоса спорили о будущих номерах, смеялись, перешёптывались, будто и сами были частью предстоящей иллюзии.

Сам зал был небольшим, камерным, с мягкими бархатными креслами, слегка потрёпанными временем, но удивительно уютными. Потолок украшали изящные лепные карнизы, а сквозь старинные витражи в боковых стенах пробивался тусклый свет, окрашивая пространство в золотисто-красные оттенки. На сцене, размером едва больше обычной гостиной, уже готовились декорации: миниатюрные домики с окнами, крошечные деревья, тканевые занавеси, шуршащие при малейшем движении. В воздухе витал запах лака для дерева и свежей краски, смешанный с лёгким ароматом свечей, расставленных по периметру зала.

Атмосфера была пропитана нетерпением: зрители вполголоса спорили о будущих номерах, смеялись, перешёптывались, будто сами были частью предстоящей иллюзии. В этом тесном пространстве казалось, что каждый звук, каждый шорох, каждая тень на стене создаёт интригу, и вот-вот невидимые руки оживят марионеток, открывая дверь в мир, где обычные правила не действуют.

Нивар посадил меня у стены и сел рядом, словно воздвиг живую преграду от возможного желания Идена подойти ближе. Детский сад, конечно, но в этой его нарочитой заботе было что-то трогательное. Однако принц всё же оказался неподалёку — на ряд ниже, рядом с отцом.

Я сразу ощутила напряжение между ними. Два молодых человека, каждый стремившийся доказать свою значимость, сидели неподвижно, но как натянутые нити, которые в любую секунду могли дёрнуться и сорвать маску спокойствия. В этом безмолвном противостоянии, на фоне смеха и оживлённых разговоров публики, зарождалась новая пьеса — не та, что была в программе, но куда более драматичная.

Жизель и Ольгард расположились рядом с Лазаром ниже. Я невольно усмехнулась: Нивар явно выбрал место повыше намеренно, чтобы у Идена не было даже повода случайно обернуться на меня, иначе это мальчишеское соперничество он проиграет.

Ожидание затягивалось. Я начала зябнуть и, чтобы согреться, потерла ладони друг о друга. В голове мелькнула досада: зря я сдала верхнюю одежду в гардероб. Цесаревич заметил мои движения. Не колеблясь, он снял с себя пиджак и мягким, почти невесомым жестом накинул его на мои плечи.

— Ты нужна мне здоровой, — прошептал он, наклонившись к моему уху так близко, что я почувствовала его обжигающе теплое дыхание, от чего мои щеки зарделись румянцем.

Я растерянно взглянула на него, вдруг осознав, сколько тепла заключено в этом простом поступке. Пиджак оказался куда больше, чем требовалось, и я, закутавшись в него, словно в плед, ощутила, как от ткани тянется к телу его живое, мужское тепло. Толпа вокруг шумела, гремели голоса, но для меня всё это растворилось, словно кто-то погасил свет в зале и оставил лишь нашу маленькую сцену.

— Спасибо, — едва слышно произнесла я, уткнувшись носом в высокий воротник. Эти два слова звучали искренне, будто вместили в себя всю мою благодарность. Цесаревич улыбнулся краем губ, и во взгляде его скользнуло понимание, тихое, почти невидимое, но оттого ещё более весомое.

Мне нравилось ощущение, что после того, как все тайны были раскрыты, мы стали будто ближе друг к другу. Это сближение не только упростило наше общение; оно проникло в самую глубину наших отношений. Теперь мы поддерживали друг друга в тяжёлые минуты и вместе смеялись в часы радости. Секреты, некогда разделявшие нас, обернулись нитями, которые