Если бы не ты - Чарли Ви

— Данечка? — перебиваю Добрыню и удивлённо таращу на него глаза.

— Ну да, — кивает он. — Меня Данилом зовут, забыл сказать.

— А почему тогда Добрыня? — никак не могу понять я. К чему два имени? Скрывается, что ли?

— Потому что Данил Добрынин. Можно сказать, Добрыня моё второе имя, друзья с детства так зовут. Я привык.

— Так и я тоже привыкла. А как тебя теперь Данилом называть? Непривычно. Как будто чужое имя.

— Так и называй дальше Добрыней, я не против.

— Данил… — шепчу его настоящее имя, пробуя на вкус. И правда, звучит как-то чуждо. Добрыня — это сила, мощь, что-то былинное. Данил — простое, земное. Хотя, может быть, в этом и есть его суть? Сочетание несочетаемого.

Добрыня возвращается ко мне, ложится рядом, притягивает к себе. Его тепло разливается по моему телу, прогоняя остатки холода. Я прижимаюсь к нему ещё сильнее.

— Извини, я перебила тебя. Продолжай, — прошу его и целую в губы. Задуманный лёгкий поцелуй затягивается и перерастает в страстный. Я уже забываю и про рассказ и про всё на свете. Смелею и сажусь на Добрыню сверху, судя по довольной улыбке, он не против, чтобы я была сверху. И да, он уже готов.

— Значит, пять раз за сутки для тебя не предел? — поднимаю шутливо брови. Приподнимаюсь над ним и, придерживая член, сажусь сверху. Медленно принимаю его в себя, слышу, как он едва слышно стонет.

— Когда рядом ты, думаю, и десять не предел, — шепчет он.

Наклоняюсь вперёд, начинаю раскачиваться, приноравливаюсь, будто жеребца объезжаю. Данил держит меня за бёдра, помогает, направляет, придерживает. А когда я выдыхаюсь, приподнимает меня и мощными движениями продолжает наш сумасшедший марафон.

Глава 21. История Добрыни

— Почему тебя растила бабушка? — спрашивает Леся после нашего бурного времяпрепровождения.

У меня до сих пор ещё в ушах шумит. Перед глазами всё плывёт. Дыхание только в норму стало приходить. Давно у меня такого не было. Да, можно сказать, и не было вообще.

Сжимаю Лесю в руках, прижимаю к себе. Кажется, влюбился, как дурак малолетний. Странное такое чувство. Возвращаться в город к обычной жизни не хочется. Задержаться бы здесь ещё на пару дней, подальше от всего мира.

Втягиваю запах её волос, как же она пахнет. От одного её запаха всё внизу опять напрягается, хотя чувствую, что отдохнуть надо и ей, и мне.

Нежная такая, миниатюрная и охренеть какая горячая. Сколько огня и страсти в ней. Леся прижимается ещё ближе, и я чувствую её дыхание на шее. Лёгкие мурашки бегут по коже, и я невольно вздрагиваю. Смотрю на неё, а она терпеливо ждёт моего ответа.

— Мать с отцом, они в Москву перебрались, как только появилась возможность, — вздыхаю, запуская руку в волосы. — Говорили, что там перспективы, что здесь болото. Так бабушка рассказывала, я не помню как точно. Мне лет пять было тогда. Бабушка не хотела уезжать, корни тут, да и отец её старенький болел. Вот и получилось, что меня оставили на её попечение. Виделись раз в год, на Новый год, с кучей подарков, но всегда с ощущением какой-то недосказанности.

Детство было… своеобразным. Бабушка души во мне не чаяла, баловала, конечно, но при этом пиздюлей огребал каждый день, правду сильно любил. Всё в лоб говорил и соседкам и её подружкам. Она меня правдорубом любила называть, — усмехаюсь. А перед глазами бабушка стоит, как в последнюю нашу встречу.

— Она рослая была, высокая, со всем хозяйством сама справлялась. Даже в восемьдесят пять лет картошку сама копала, не умела просить, хотя я всегда старался помогать, но вот такая была упрямая. А я рос таким… спасателем. Вечно котят из подвалов вытаскивал, щенков бездомных кормил. Ребята во дворе смеялись, прозвище дали — Добрый. А потом, помню, за Рамиля вступился. Его старшие пацаны гоняли, обзывали. Я хоть и младше, ниже ростом был, но как-то так разозлился, что всех раскидал. После этого Добрым уже никто не называл, Добрыней прозвали. Так и приклеилось.

С Рамилем тогда здорово сдружились. Потом с Костей, его братом, он к нам присоединился, а чуть позже и Цыган. Так и держимся вместе до сих пор. Сколько лет прошло, а мы как братья. Через многое прошли. И в город поехали вместе, первую шиномонтажку организовали, автомойку. Потом пошло-поехало. Костя и Рамиль сейчас в Москве. Цыган ещё в городе остался, у него семья большая, бросить их пока не может. Ну и я как-то не особо желанием горю в Москву ехать.

А с женщинами у меня всегда как-то… не складывалось. Самый невостребованный я из нашей компании. Не знаю, может, боятся меня. За рост, за серьёзность, за эту мою правильность.

Да и не тянет меня к кому попало. Не люблю, когда женщина сначала со всеми погуляет, а потом ко мне лезет целоваться. Какая-то брезгливость, что ли, возникает. Хочется, чтоб по-настоящему, чтоб искренне. А где такую найти…

Смотрю в глаза Лесе. В них столько нежности и какое-то тепло, от которого внутри разливается приятное томление. Кажется, она действительно слушает, ей не всё равно. Это подкупает.

— А потом, — продолжаю, отрываясь от её взгляда и устремляя в окно, где лениво колышутся ветви деревьев, — пришло время поступать. Бабушка хотела, чтобы я в аграрный пошёл, рядом и потом вернулся. Но я выбрал город, техникум. Она, конечно, расстроилась, но перечить не стала. Понимала, что мне нужно двигаться дальше. Там, в городе, жизнь забурлила. Новые знакомства, друзья, первая любовь… Правда, быстро прошла эта любовь. Оказалась фальшивкой. Потом ещё одна…

Я делаю паузу, вспоминая те годы и Софу. Внутри больно ёкает неприятное чувство. Леся нежно проводит рукой по моей щеке, возвращая меня в реальность.

— И вот я здесь, — произношу с улыбкой, — с тобой. Ты не похожа ни на кого, кого я знал раньше. И это… чертовски притягивает.

Леся улыбается в ответ, и её глаза становятся ещё теплее. Кажется, будто солнце выглянуло из-за туч и согрело всё вокруг. Этот момент кажется каким-то особенным, хрупким, будто одно неверное движение — и он рассыплется на мелкие осколки.

Я не знаю, что будет дальше, но сейчас, в этот миг, мне хорошо. Я чувствую себя живым, настоящим. Словно скинул с плеч тяжёлый груз прошлого и готов начать всё с чистого листа. И Леся — это тот самый чистый лист, на котором я хочу написать новую историю.

Молчание становится уютным, наполненным невысказанными словами. Мы просто