Четверть часа на супружеский долг - Мария Дмитриевна Берестова

Руки её опали, как надломленные еловые ветви; впрочем, пальцы продолжали судорожно сжимать кочергу.

Плечи принцессы дрожали; брови подёргивались от напряжения. Атьену стало, признаться, неприятно: он по натуре своей был человеком добрым и совестливым, и, как ни сильна в нём была личная боль и жажда мести, с каждой секундой ему всё сложнее было поддерживать в себе гнев и ненависть к девчонке. В ней всё меньше виделся враг, и всё больше — человек.

Меж тем, переоценив своё положение, принцесса удивила его тем, что зашла на новый круг. Дерзко вздёрнув подбородок — на котором, однако, как он увидел в отблесках свечей, янтарными каплями дрожали слёзы, — она пронзила его упрямым взглядом и декларировала:

— Вам невыгодно, чтобы ваша жена вас возненавидела, ваше сиятельство!

Теперь голос её звучал почти уверенно — а вот опущенная кочерга заметно дрожала в напряжённых пальцах.

Атьен удивлённо наклонил голову набок, вглядываясь в дерзкую девчонку. В сумраке комнаты её венчальное платье приобрело болотный мрачный оттенок — ни дать, ни взять, лесная нечисть, пойманная в сети человеком.

Её аргумент, в целом, звучал весомо — если исключить тот факт, что он-то в целом предпочёл бы, чтобы она попросту не пережила роды. Но, в самом деле, в долгосрочной перспективе ненависть со стороны жены — та ещё головная боль. Порой и фатальная.

— Так ведь вы уже меня ненавидите, госпожа маркграфиня, разве не так? — сухо уточнил Атьен.

Ему всё сложнее было совладать с уважением, которое поднималось со дна его души и требовало признать девчонку за равную. Уважение это постепенно, исподволь, как пробирающийся сквозь сухой валежник свежий росток, подтачивало ненависть и сбивало его с воинственного настроя.

Поудобнее перехватив кочергу и почерпнув мужества в этом жесте, принцесса ответила:

— Разумный политик… — голос её дрогнул, но тут же обрёл силу, когда она продолжила: — Никогда не забывает прошлого, но взгляд его обращён в будущее.

С трудом Атьену удалось не вздрогнуть; а вот удивлённый взгляд он сдержать не сумел. Приободрённая этим взглядом принцесса пошла в наступление:

— Ведь только от нас с вами, ваше сиятельство, зависит, как сложится наш брак. Неужели вы исключаете возможность взаимовыгодного союза? — блеснула она упрямым горящим взглядом.

Атьен, по правде сказать, не видел вообще никакой выгоды от возможного союза с ней, но решимость его и вовсе теперь угасла. Скорее всего, он бы и в других обстоятельствах оказался не способен на насилие — не так его воспитывали — а уж теперь-то речи не могло идти даже и о запугивании.

— Союз, говорите? — протянул он, складывая руки на груди.

Девчонка, затаив дыхание, смотрела на него во все глаза, и при всей своей силе духа не смогла скрыть мольбу, застывшую на дне этих глаз.

— Что ж, — решил испытать её Атьен, чтобы сохранить перед самим собой и перед нею вид, что всё идёт по его плану. — Тогда, раз уж вы стали маркграфиней Вера-Несской, вы согласитесь с тем, что вам следует следовать не ниийским брачным традициям, а веранесским?

Принцесса побледнела и помертвела.

Она ровным счётом ничего не знала о веранесских брачных традициях и совершенно не представляла, на что её пытаются подписать. Точнее, нет, она, конечно, что-то знала — но всё, абсолютно всё, что она знала, сводилось к тому, что у веранессцев всё точно так же, как у ниийцев! Они тоже были христианами и членами той же церкви, и брак рассматривали как строительство малой церкви, и Таинство венчания понимали одинаково, и… Принцесса не знала ни одного, решительно ни одного различия, но предполагала, что ничего хорошего ей не предлагают.

Атьен наблюдал за её колебаниями с насмешкой. Иголочками кололо по коже предвкушение её провала. Он знал, что ниийцы считают его народ отсталым, а их традиции — варварскими. И он ждал, что принцесса сейчас сама снимет с него всякую ответственность и подпишет себе приговор, подтвердив, что она — такая же.

Такая же, как её брат. Такая же, как его армия. Такая же, как все, кого Атьен так яростно ненавидел — одна из них! Одна от них! Такой же враг, просто в женском обличии!

Краем глаза принцесса видела выражение насмешливого ожидания на лице мужа, поэтому не стала делать самого логичного в такой ситуации — переспрашивать.

«Он нарочно не уточнил, — сказала она себе и сделала вывод: — Он так испытывает меня».

Не исключено, конечно, было то, что веранессец хочет просто над ней поиздеваться — но в таком случае она ничего не теряла, поскольку возможностей измываться над ней, как ему заблагорассудится, у него теперь было сколько угодно.

Но если для них всё же есть хоть шанс, хоть тень шанса на союз…

Приняв решение, принцесса распрямила плечи, взглянула на мужа твёрдо и спокойно ответила:

— Полагаю, вы правы, господин маркграф.

Атьен поморщился — и от неприятного обращения, и от того, что девчонка обошла его ловушку.

«Умна, зараза!» — раздражённо подумал он, затем, понимая, что первоначальный план явно пошёл псу под хвост, сделал к ней два быстрых шага — она машинально отшатнулась — и протянул руку с требовательным:

— Отдайте.

Глаза их встретились; в её — стояла паника, в его — горела мрачная решимость.

Она, должно быть, подумала, что какие-то кошмарные брачные традиции веранессцев начнутся прямо сейчас. Однако, мужественно следуя заявленной ею декларации, она протянула ему кочергу — пальцы ей, впрочем, свело такой отчаянной судорогой, что разжать их удалось не сразу.

Вернув кочергу на её законное место в бронзовой каминной подставке, Атьен остался там, глядя на жену недовольно и мрачно.

Что делать с навязанной ему девчонкой, если не брать в расчёт паршивую и совершенно его не устраивающую схему «насиловать до появления наследника, а там прикопать» — он не знал.

Глава вторая

Сжимает горло душный страхомрак,

Мне вознадежду не подарит враг.

Диэриния А-Риоль замуж не собиралась и благополучно просидела в девках до почтенного двадцатипятилетнего возраста — и планировала сидеть дальше. Общественные проекты, искусства и науки интересовали её куда больше семейной жизни, а брат не давил — политика таких союзов не требовала. Диэри, правда, была ещё и поэтом, и романтические мечты частенько будоражили её сердце, но суровый разум не позволял ей давать своим чувствам