Попаданки. Розарий для феодалок. - Людмила Вовченко

Наташа привезла рассаду. Не просто «помидорчики». У Наташи в багажнике лежало будущее: гибридные чайные розы, саженцы инжира, хурма, какой-то банан с гордым названием, которое звучало как кличка космического корабля. Ещё — пакеты семян, луковицы, черенки. И одна коробка была подписана таким почерком, будто это аптечный рецепт:

«НЕ ТРОГАТЬ! КАПРИЗНЫЕ!»

Шура привезла своё сокровище. Для любого постороннего — мешок ниток и сумка с вязальными инструментами. Для Шуры — целая вселенная: мотки шерсти с блёстками, с пайетками, тонкая пряжа, толстая, лен, хлопок, что-то «шёлк-шерсть» настолько нежное, что его хотелось гладить, а не вязать. В отдельном чехле — её крючки и иглы, подарок Наташи на юбилей, который Шура берегла так, будто это не инструменты, а награды за выживание.

— Ты понимаешь, — говорила Шура, прижимая этот чехол к груди, — если я это потеряю, я тебя прокляну. И себя тоже.

— Ты его не потеряешь, — спокойно отвечала Наташа.

— Ты не знаешь меня, — бурчала Шура. — Я могу потерять даже чувство такта.

В день рождения они решили устроить себе маленький праздник. Не ресторан. Не шум. Просто: чай на веранде, торт, который Шура заказала у знакомой кондитерши («чтоб не позориться»), и планы на лето. Они были одногодками и отмечали в один день — как будто жизнь решила подарить им ещё одну общую точку.

Наташа достала из шкафа платье — простое, но красивое. Шура — свои золотые серьги и кольца.

— Мы выглядим как цыганки, — сказала Наташа, смеясь, глядя на Шуру.

— А мы и есть цыганки, — важно ответила Шура. — Пенсионные. С табором на дачу.

И действительно: они выглядели так, будто уезжают не на участок на два месяца, а в экспедицию. Сумки с продуктами, пакеты, ведра, тачки на колёсиках, эти самые китайские клетчатые сумки, которые переживают любые времена, любые переезды и любые катастрофы.

Наташа везла рассаду, как ребёнка: осторожно, бережно, чтобы ни один листик не сломался.

Шура везла мотки, как драгоценности: «вот это сюда, это сверху не класть, это не мять».

Они смеялись над собой, но в этом смехе была радость. Потому что они всё ещё хотели жить. Хотели планировать. Хотели чувствовать лето не по календарю, а по запаху земли.

Улица, ведущая к даче, была знакома до каждого бугра. Наташа знала, где весной всегда лужа, Шура — где лучше объехать, чтобы не трясло сумки. Они шли медленно, нагруженные, вспотевшие, но довольные. Шура комментировала всё подряд: погоду, соседей, жизнь, мир, и периодически — Наташу, потому что это был её способ заботиться.

— Ты опять всё на себя взяла, — ворчала она. — Ты понимаешь, что ты не трактор?

— Понимаю, — спокойно сказала Наташа. — Но я умнее трактора.

— Это не гарантирует, что ты не надорвёшься.

— Тогда ты меня поднимешь.

— Я тебя подниму, — сказала Шура. — Но потом отругаю.

Наташа улыбнулась.

— Договор.

Они уже почти дошли до калитки, когда воздух вдруг изменился.

Не просто «ветер подул». Нет. Воздух стал плотнее, как будто кто-то натянул невидимую плёнку между ними и миром. Пахнуло озоном — резким, металлическим. Солнце, ещё секунду назад яркое, будто приглушилось, словно кто-то накрыл его ладонью.

Шура остановилась первой. Она всегда чувствовала опасность быстрее.

— Наташ… — сказала она, и голос её стал низким. — Это что?

Наташа подняла голову — и увидела, как над дорогой закручивается воронка.

Не пыльный смерч, как в фильмах. А что-то другое: воздух крутился так, будто его кто-то размешивал изнутри. Листья с деревьев сорвало сразу. Пакет с чьими-то покупками взлетел вверх, как игрушка. Птицы с криком сорвались с веток.

— Да вы издеваетесь… — выдохнула Шура. — Это что, конец света? Я на пенсии, между прочим!

Наташа не успела ничего ответить.

Воронка рванула к ним.

Сумки затряслись, тачка на колёсиках подпрыгнула, клетчатый «китайский» мешок у Шуры попытался улететь как воздушный шар. Наташа вцепилась в ручку своей тачки и почувствовала, как ветер выдирает из пальцев всё, что она держит.

— ДЕРЖИ! — крикнула Шура и схватила Наташу за локоть.

— Я держу! — крикнула Наташа, но голос утонул в реве воздуха.

Мир вокруг расплылся. Дача, деревья, забор — всё стало будто нарисованным, и этот рисунок кто-то сминал в кулаке.

Шура, несмотря на ветер, успела выдать:

— Если мы сейчас умрём, я тебя убью!

— Логично! — выкрикнула Наташа.

Воронка ударила, как волна. Их рвануло вперёд.

Наташа успела увидеть, как из её коробки вылетает пакет с семенами и уходит вверх — и почему-то в этот момент её мозг зацепился за абсурд:

Только не розы… только не розы, пожалуйста…

Шура успела прижать к себе чехол с крючками, как самое ценное на свете.

— МОИ ИГЛЫ! — заорала она, будто это могло остановить вселенную.

А потом всё исчезло.

Тишина пришла внезапно — не после, а вместо. Как будто кто-то выключил звук.

Наташа открыла глаза первой.

Под ногами была не знакомая гравийная дорожка, а сухая земля с мелкими камнями. Воздух пах не дачей, не дымом и яблонями, а чем-то чужим: навозом, пылью, дымом костра и кислым потом. Где-то неподалёку блеяли животные. И — голоса. Непонятные, чужие, грубые.

Наташа медленно повернула голову.

Шура сидела рядом прямо на земле, вцепившись в свою клетчатую сумку так, будто сумка была последним якорем реальности. На лице у неё было выражение, которое Наташа видела редко: чистый, неподдельный шок.

— Наташ, — сказала Шура очень тихо. — Только не говори, что мы в каком-нибудь… — она сглотнула, — …музее.

Наташа моргнула, и взгляд её наконец сфокусировался.

Перед ними не было дачи.

Перед ними был холм, дорога, деревянная телега с бочками, мешками и тряпьём, и вокруг — люди в грубой одежде, которые смотрели на них так, как смотрят на чудо или на беду. У женщин — длинные юбки и платки, у мужчин — простые туники, ремни, грязные руки. И всё это было слишком настоящим, слишком живым, слишком… не двадцать первым веком.

Наташа почувствовала, как сердце ударило в горло.

— Шура… — прошептала она.

— Я здесь, — отрезала Шура, но голос дрогнул. — Я вижу всё. Я тоже в шоке. Я просто пытаюсь… не орать.

Наташа перевела взгляд на их сумки.

Сумки были рядом. Тачка лежала набок, колесо