Северный ветер - Анна Александровна Морева

одну из кнопочек лифта, который тут же начинает опускаться вниз. Наверное, эта железная коробка, по недоразумению названная лифтом, вновь мечтает оказаться наедине с пустынной шахтой и двигается навстречу первому этажу лишь потому, что хочет поскорее избавиться от надоедливых людишек.

А вот и первый этаж: небольшой пустой холл, несколько зеленых цветков в кадках, да старушка-консьержка за письменным столом.

Быстрым шагом, пересекая помещение, Нина кивает консьержке. У самого выхода застегивает на шее Марка ошейник с поводком и выходит на улицу. В лицо ударяют белые колючие крупинки, закутывая и девушку, и собаку, и город в кокон из жгучих белых крупинок, танцующих безумный хоровод.

* * *

— Черт! Почему?! Почему у меня ничего не получается? Черт! Черт! — злой яростный поток фраз, прерывающийся почти животным рычанием, разносится громом по всей квартире, накаляя воздух и сея кругом гневные, невидимые человеческому глазу искры. И искры эти странные. Завлекающие. Непонятно почему и как, но стойко притягивающие взгляд хвостатой половины обитателей дома.

— Сень! Ты мне совершенно не хочешь помогать. Даже не слушаешь! — очередной окрик разносится по помещению, от чего кошка, до того флегматично лежавшая на диване, пытается прикрыть своей меленькой лапкой глаза, беззвучно признавая правоту "соседа" по жилплощади. Ей действительно куда приятнее лежать и смотреть со стороны на то, как он творит. Как полностью уходит в работу, забывая обо всем на свете. Как длинные пальцы — явно созданные для музыки, а не для карандашей и кисти — медленно скользят по холсту, почти пробуя, исследуя его на ощупь. Как срывается дыхание этого забавного интересного человека в моменты творческого забытья. Кошке нравятся и неуверенные первые мазки краски по полотну, словно художник сам еще не определился с собственными мыслями о будущей картине; и то, как с каждым движением его руки, с каждым ударом сердца рисунок становится все четче, обретая цвета, форму и жизнь. Будем честны, желтоокой красавице безумно льстит то, что она единственная, кто может видеть художника в эти минуты.

Но иногда ей, как и сегодня, предоставляется шанс увидеть и другое, не менее завораживающее, чем его возня с красками, полное эмоций и почти жалящих искр, зрелище. Эти самые искры обжигают, протискиваясь сквозь призму девяти кошачьих жизней, и даже пугают, резонируя со скрытым во всех живых существах безумием. И все же в эти моменты она не решается отвести от юноши своих прекрасных глаз, боясь упустить то, что не предназначено ни для одной души на свете. Кажется, даже для нее.

Кошка встает и медленно направляется к все еще возбужденному мужчине, пораженному очередной "неудачей" с плотном. Оно само кажется ей интересным и туманным, таким, каким и должны быть картины этого человека. Хотя в скучном черно-белом свете все выглядит более мрачным, чем есть на самом деле. Но что поделать, если даже весь остальной живой и бушующий мир для нее таков?

— Сейчас его нужно успокоить, — думает она. Незачем сводить с ума и без того импульсивного человека.

Словно послушная меленькая девочка, совсем растерявшая всю свою гордость, кошка трется о его ногу. Ощущает, как мягкий электрический ток его настроения переходит на ее мех, намагнитившийся от слишком яркий эмоций. Это безумно приятно, но все же видеть его часто в таком состоянии — не великая радость. Кто знает, до чего это может дойти?

Постепенно, будто совсем не следя за временем, юноша немного успокаивается, приходя в себя. Он все еще нервный, дерганый и злой на себя, на свои руки, на пальцы, разучившиеся держать кисть, на собственное жалкое бессилие перед видением и результатом, отразившимся на холсте.

Художник берет любимое существо на руки и заглядывает к ней в глаза. Зеленые в жёлтые. Взор во взор. Без каких-либо попыток отвести взгляд на нечто иное и менее прекрасное. Неожиданно в голову забирается глупый, почти не сформировавшийся в сознании вопрос:

— Если глаза — зеркало души, то насколько глубока и огромна душа этого маленького создания в моих руках? Дна я не вижу. Но зато наблюдаю море того, чего вообще не должно существовать в реальности. В отражении этих маленьких лун я точно вижу и существующее, и все нереальное, то, к чему не прикоснешься никогда в жизни.

Садится в кресло. На несколько минут его силы просто иссякают, уступая место апатии. Кошка сама слезает с его рук, хвостом задевая лежащий на подлокотнике конверт с тонкой рукописной пометкой: "Максиму Орлову. Ассоциация художников Санкт-Петербурга". Он не вскрыт. Хозяин квартиры сам не позволяет себе этого. Не сейчас. Не во время провалов. До тех пор, пока картины не начнут соответствовать всем его внутренним мирам и установкам, письмо так и будет лежать запечатанным, покрываясь пылью. Эта клятва самому себе дана почти два месяца назад, чтобы не нарушить, опустив себя в еще больший мрак. Ибо часто хорошие вести завлекают нас на самое дно бездны, ломая кости и стойкость, в то время, как плохие наоборот возносят над землей, пусть лишь на десяток сантиметров, но позволяя что-то изменить.

Максим так и оставил письмо лежать на полу, даже не думая о том, чтобы его поднять. Он слишком хорошо знает свои порывы, свою душу, будучи уверенным, что может не утерпеть, заглянув в белое нутро конверта. Раз так, то лучше и вовсе не искушать себя лишний раз. Момент, когда придет время узнать все секреты, что он сам создал, еще не пришел. А значит нужно терпеть и ждать дальше. Ждать и работать.

По комнате бродит тишина. Она скребется в окна и двери, крутится у порога и портит краски своим присутствием. Лишь тихое тиканье часов развеивает гнетущую атмосферу, созданную беззвучием и безжизненными минутами. Все это раздражает художника еще больше. Хочется кричать и рвать раскиданные по всему полу и мебели ни в чем невиновные наброски, которые уже давно нет сил и желания убрать. Небывалое стремление все изменить, сдвинуть с привычной точки самые лучшие вещи в жизни поднимается у него в душе. И Максим безропотно поддается этому сжигающему чувству.

Вскакивает с кресла, будто кипятком ошпаренный. Кидается к окну, распахивая его настежь, от чего в комнате тут же становится прохладно. Вместе с морозным ветром, поднимающим над полом несколько тонких листов с рисунками, в помещение врываются сотни снежинок. Но безумец этого не замечает, охваченный лишь одной яркой и заглушающей весь остальной мир и эмоции идеей: "Изменить! Перевернуть все с ног на голову! Опрокинуть, если нужно, в хаос все то, что окружает... Только бы изменить жизнь".

И вот уже