Дикая Омега - Ленор Роузвуд

наш «благодетель». Его финансирование зависит от способности сделать из таких, как я, «идеальные подарки» для стай. Одиночка — это наказание на пару дней, максимум неделю. Чтобы омега ценил «роскошную» жизнь этажом выше.

Я понятия не имею, сколько времени я здесь. Перестала считать после пяти месяцев. Считаю только охранников, которые сдались. Даже у бет есть пределы.

Этот продержался дольше остальных. Но ему, кажется, нравится видеть, как я страдаю. После того случая, когда я попыталась откусить ему член, когда он попытался засунуть его мне в рот… теперь это личное.

Меня пробивает горькая усмешка — и я опускаю взгляд на плитки. Когда-то я была наивной. Думала, что беты не так уж плохи. В лагере они занимались своим делом, не трогая нас — омег, — пока мы выращивали овощи и готовили еду в костре.

Но здесь… Здесь они не лучше альф.

Хуже, возможно — без оправдания в виде феромонов. Альфы похожи на животных. И когда собака кусает — винят хозяина, а не собаку.

Сапоги охранника останавливаются в шаге от меня. Пахнет потом и страхом. Он приседает, бутерброд — прямо у моего лица. Я вижу каждую крошку, жирные пятна, просачивающиеся через хлеб.

— Открывай, — приказывает он сладким, но мерзким тоном. — Ты кожа да кости, девочка. Надо набраться сил, когда найдут стаю, достаточно тупую, чтобы тебя взять.

У меня вспыхивают глаза. Как будто я позволю хоть одному альфе меня коснуться…

Он пользуется моментом — и тычет бутерброд мне в губы, давя на стиснутые зубы. Я отшатываюсь, рычу, сбивая его руку. Оставшийся комок падает на пол с влажным шлепком.

— Сука! — взрывается он и бьёт кулаком.

Кулак врезается мне прямо в живот, выбивая воздух из лёгких, я сгибаюсь, мир мерцает. Но я поднимаю голову, находя в себе силы ухмыльнуться.

Оно того стоило.

Он хватает меня за волосы, дёргая голову назад. Вторая рука взмывает — и кулак приходится по моей челюсти, взрываясь вспышкой боли. Я чувствую вкус крови и прикусываю язык. Я не моргаю и смотрю прямо в его уродливое лицо.

Он хватает упавший бутерброд и пытается запихнуть его мне в рот. Слюнявый, склизкий хлеб размазывается по лицу. Его грязные пальцы лезут внутрь. Слёзы подступают, но я их глотаю.

Не сегодня, ублюдок.

Я вгрызаюсь в его палец. Чувствую, как ломается кость. Он орёт, пытаясь вырваться, но я только сильнее сжимаю челюсть, пережёвывая мясо и сухожилия, пока палец не отделяется.

Он отшатывается, прижимая окровавленную руку к груди. Палец падает на пол с вязким стуком. Я сплёвываю кровь и ошмётки плоти, растягивая губы в звериной улыбке.

— Ну что, ты хотел, чтобы я поела с твоей руки. Надо было уточнять детали.

— Ебаная сука! — истерит он. — Я тебя убью!

Я смеюсь. Грубо, хрипло. Жаль, что я не откусила что-то другое. Чтобы он никогда больше не полез к омеге. Он бросается, сжимая моё горло одной рукой и ударяя головой о пол. Звёзды вспыхивают перед глазами. Я царапаю его запястье, но хватка только крепчает.

И когда темнота уже подкрадывается, дверь снова распахивается — влетают два охранника, оттаскивая его.

— Я, блядь, её убью! — ревёт он. — Пустите меня!

Я перекатываюсь на бок, захлёбываясь кашлем и отчаянно хватая воздух. Сквозь спутанные пряди волос вижу, как один из охранников изучает руку беты — лицо у него мертвенно-бледное.

— Она откусила ему палец! — выдавливает один. — Тащите его в медблок!

Бета вырывается, всё ещё вопя. Я переворачиваюсь на бок, кашляю, хватаю воздух. Сквозь спутанные волосы вижу, как другой охранник осматривает повреждённую руку — белый как мел.

Оставшийся охранник приседает возле меня.

— Что-то сломано? Лицо не повредил?

Я фыркаю. Конечно. Лицо — главное. Омега же должна выглядеть идеально, когда её решат кому-то подарить.

О шрамах внутри никому нет дела.

— Пошёл ты… сдохни, мудила, — сиплю я.

Он хмурится, пытаясь потрогать скулу. Я отдёргиваюсь.

— Кажется, ничего серьезного, — бурчит он. — Поведём к врачу.

Как будто врач не сделает хуже. Усыпят, привяжут к койке, подождут, пока синяки исчезнут — и выдадут это за заботу. Он поднимает меня, сильно сжимая руку. И когда меня выводят из камеры, я замечаю палец, лежащий в сгустке крови.

Меня накрывает истерический смешок. Глаза жжёт.

Пусть он правда убьёт меня в следующий раз. Это будет милосерднее, чем то, что меня ждёт наверху — когда решат, что я «готова».

Нет. Я этого не допущу.

Лучше умереть.

Даже если я буду умирать понемногу, день за днём.

По пальцу за раз.

Глава 2

ТЭЙН

— Этот ебучий псих нас всех прикончит, Тэйн!

Голос Виски гулко разносится по Шато, пока мы возвращаемся после очередной миссии. Кровь всё ещё капает с его сломанного носа.

Это он первый придумал это название — Шато. Словно мы живём не в разваливающихся хозяйственных постройках, прижавшихся к горам на границе Пустошей, а в изысканном поместье. Хотя… лучше, чем «Дом Неудачников», как раньше называл это место Чума.

Виски у нас местный клоун — и как самый младший из Призраков, нашей стаи, связанной кровью и братством, он обычно самый расслабленный. Он ещё не успел ожесточиться. Но сегодня он в подвешенном состоянии, и я не могу сказать, что не понимаю его.

Он уже снял последнюю маску, которую стащил с поля боя как сомнительный трофей, обнажив синяк, который уже начал наливаться под одним из своих светло-карих глаз. Его распухший, сломанный, залитый кровью нос — единственное, что нарушает его раздражающе правильные черты лица. Даже в коротких, но всё равно растрёпанных каштановых волосах запёкшиеся брызги крови.

И нет, это не следы миссии — это последствия нашего «триумфа».

Я не уверен на счет правильности того, чтобы снять чертову футболку. Маску — ладно. Но футболку? Он всегда был чересчур горд своими пресловутыми «кубиками», хотя у него они самые менее заметные из всех нас. Последние месяцы миссии были относительно лёгкими, а сочной еды неожиданно много, и он даже не пытался её экономить. Иногда мне кажется, что само слово «рацион» противоречит его мировоззрению.

Хотя, возможно, это единственный моральный принцип, который у него вообще есть.

Чума, наш полевой медик, выступает вперёд:

— Сядь. Дай вправлю этот нос обратно, — произносит он сурово, голос приглушён маской. — Если, конечно, тебе нравится выглядеть как картина Пикассо.

Чума вообще не похож на врача. По крайней мере, на того, к которому ты бы добровольно пошёл. Его «манеры заботы» ничем не лучше. Но здесь,