Дочь мольфара - Ри Даль

— Какое беспутство, отец? — голова тяжело опустился на скамью.

Тодор продолжил стоять, будто брезговал присесть в чужом доме.

Не нравился деревенскому старосте такой разговор. Ох, не нравился…

И отец Тодор, положа руку на сердце, совсем уже нравиться перестал. Странно он повёл себя со спасённой дочерью. Иной бы радовался да пировал, а Тодор злыднем кипел, будто самого его бесы в лоб клюнули.

— Настоящее беспутство, — заявил священник. — Агнешка с отцом её пакостником порчу наводят!

— И что спортили?

— Дочь мою! Каталину! — рявкнул Тодор.

— Дочь твоя здоровая. Это всякий подтвердит…

— А я — не всякий! И я тебе подтверждаю, что порченная она! Без запинки раньше и слова признесть не надеялась! А тут речит целыми гроздьями!

— Оно и хорошо, — рассудил голова Шандор. — Сыну моему будет с кем лясы поточить. Пускай трещать себе на радость. Авось развеселит его Каталина, а то он носу не кажет больше со двора и совсем скоро поникнет. А вот свадебку сыграем…

— Не будет свадьбы, — вдруг оборвал святой отец. — Не будет.

— Это ещё почему?

— Потому что черти гуляют по деревне! Вот почему!

Шандор решительно ничего не понимал из воплей священника. То он запрещает изживать мольфарово семейство, говорит не по-христовски это, то теперь требует немедленной расправы. То с рвением даёт своё согласие на женитьбу их отпрысков, то топочет ногами, что свадьбе не бывать.

— Зареченье состоялось, — спокойно пояснил голова. — На нашей земле зарекались ещё раннее, чем венчались. И то никому нерушимое клятва. Никто не встанет вперёд согласия предков. Так что со свадьбой решено подавно.

— А Агнешка? Как с ней? — белея ликом, проронил отец Тодор.

— А никак, — ответил ему Шандор с непростительным для его должности безразличием. — Она в Боровицу не ходит. С деревенскими не знается. Живёт себе, никого не трогает. И пусть живёт. Нет от неё вреда.

— А ежели есть?

— А ежели есть, то увидеть его надо, — староста нахмурился смурнее прежнего.

Не хотелось ему спорить со святым отцом. Но и будить смуту по деревне не хотелось.

В Боровице давно затихло народное возмездие после того прилюдного дня в церкви. Теперь все косились больше на Каталину — она скорее занимала людские умы. Её при желании можно было наречь ведьмой, и тогда бунта было б не избежать. Но кто ж осмелится назвать ведьмой дочь священника? Ясное дело — никто.

Сам Шандор не мыслил подобного. Не с руки ему. Девка-то была так себе, а стала вполне завидной невестой. И что, что в ледяной воде купалась? На пользу пошло.

А отец ейный от пережитого слишком растрогался, вот и гневается.

Не нужны были голове Шандору волнения, не нужны показательные наказания, коли нет в том серьёзной причины. А сейчас — не имелось.

Потому отец Тодор покинул дом деревенского головы совершенно ни с чем. Ещё более злой, ещё более мстительный, чем накануне.

И, уходя, поклялся он сам себе, что найдёт управу. На всех найдёт. Обязательно найдёт.

Глава 15

— Ай-да! Ай-да! Скоренько!.. — свистящим игривым шёпотом напутствовала Илка. — Уже тута почти!..

Она волокла за собой черноокую подружку, хотя поначалу Агнешка сильно не обрадовалась затее. Но Илку было не унять. Очень уж ей хотелось показать диво-дивное, которое сама видала впервые.

Ради такого случая девушки придумали нарядиться по-особенному. Не в том смысле, чтобы обновить парадные платья, а скорее наоборот. Илка оделась совсем неприметно — в обычную, каждодневную одёжу, в которой хоть огород копай. Да и Агнешка снарядилась ей под стать — в серую телогрейку и старые валенки. Платок выбрала самый, что ни есть, простой — без узоров и цветов, чистая белая шерсть да пух.

— Вот так ещё завернися, — подсказывала ей подруга, потуже закрывая Агнешке лицо.

— Я ж так дыхнуть не смогу! — возмутилась та.

— Потом надышишься! — командовала Илка, вновь скрывая платком выскочивший на минуту Агнешкин нос.

С глазами только ничего нельзя было поделать. Ну, что тут попишешь? Выдают глаза! И брови чёрные, что смоль, — тоже выдают. Косу Агнешки ещё как-то удалось запрятать от взглядов людских подальше, но глаза-то куды спрячешь?..

— Ты не зыркай ни на кого — и никто не приметит. Держи очи к земле, и здравы будем.

— Угу, — будто совунья, угукнула Агнешка из своего кокона.

Ну, вышли. Ну, побрели…

А снегу-то! Снегу намело!..

И продолжало мести, мести. Снег ложился всё уверенней с приходом стужня. Лишь поначалу снежные покрова были робки и прогалечны. Но с каждым днём мир кругом становился белее и как будто бы немного чище.

Световой день укоротился до каких-то часов, а в некоторых домах Боровицы его и вовсе видели теперь только мельком. Вместе с тем крепчал и мороз. Вся природа оповещала о том, что зима настала, и до тёплых деньков ещё ждать и ждать.

Подруги брели по сугробам, доходящих иной раз до колена. Ближе к деревне стали попадаться натоптанные пути. Но девушки всё равно старались держаться чуть в стороне и сходили с дорожки, если слышали приближающуюся повозку.

Так они добрались до церкви. Агнешка глянула на некогда любимое место и убрала взгляд в землю. Не только по настоянию Илки, ей и самой не хотелось долго рассматривать место, где ей давно не рады.

Наконец, впереди показалась рыночная площадь. Вчера Илка увидала тут настоящего учёного медведя. К Боровице пожаловал странствующий табор. Цыгане и привели расчудесного зверя. Деревня всей толпой ходила смотреть на косолапого, танцующего вприсядку.

— И яблоки он ловит ещё — вот так! — Илка показала, как именно мишка ловит яблоки хищной пастью. — Ну, таки чудной! Таки задорный!

Агнешка слушала подругу с необычайным интересом. Умела же Илка завлечь рассказом. А может, дело было вовсе и не в Илкиных способностях к красочному повествованию, а в том, что у Агнешки не стало больше никого, кто бы развлёк её дружеской беседой. Только Илка одна и осталась верным другом, только с ней Агнешка и могла разделить свои печали и радости.

Впрочем, печали она старалась оставлять себе безраздельно. Старалась не жаловаться Илке о том, как скучает по Янко, как тоскует ночами, как, просыпаясь среди ночи, часами не может заснуть и глядит в