Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

После того как Смит вышел, Джемма осторожно подошла ближе.

— Ты кричала, плакала, и я не могла тебя разбудить. Ты… — она вздрогнула. — Ты царапала себе грудь и шею, будто пыталась вырваться из собственного тела.

Я подняла холодные пальцы к шее и почувствовала боль от тонких порезов. Знакомое жжение слез вернулось. Я опустила руки и увидела кровь на кончиках пальцев, на ладонях, кровь не Смита — мою, в тусклом свете лампы. Желчь подступила к горлу, и я едва проглотила ее.

— Он услышал твой крик и чуть не вышиб дверь, — Джемма бросила взгляд в ту сторону, куда он ушел. Ее идеальные брови нахмурились. — Я не могла тебя разбудить, а он… — она выдохнула. — Главное, что все в порядке, что ты в порядке, — но улыбка ее не коснулась глаз.

Смит вернулся с чашкой горячего зеленого чая — с медом, конечно, — и с несколькими теплыми влажными полотенцами. Он стоял, облокотившись о дверной косяк, и наблюдал, как Джемма вытирает кровь с моей шеи и ключиц, пока я пью из дрожащей чашки — специально неполной, чтобы не расплескать. Его обычно непроницаемый взгляд был усеян тревогой.

— Думаешь, сможешь снова уснуть? — Джемма осмотрела порезы на моей шее, убеждаясь, что кровотечение остановилось. Раны были поверхностные, но жгли.

Я кивнула, не зная, правда ли это, но за окном все еще была ночь, и мне оставалось только попытаться.

И я правда уснула еще на несколько часов. Спокойно. Возможно, благодаря размеренному шагу за дверью, который не прекращался.

Даже кошмары прятались от него.

Глава 8

Ариэлла

Как и обещал Смит, стоило зимнему солнцу выглянуть из-за туч и подарить тонкую полоску тепла среди ледяного воздуха, меня позвали на улицу начинать тренировку. Я стояла рядом со снежными елями, скрестив руки на груди и крепко обхватив локти ладонями, пока Смит затачивал нож.

Он обернулся ко мне и тут же замер, огненным взглядом пробежав сверху вниз по моему телу.

— Почему ты так стоишь?

Я нервно потерла локоть.

— Как так?

На его лице промелькнула тень тревоги — черты напряглись, взгляд стал закрытым. Я едва успела вдохнуть, когда он шагнул ко мне — высокий, мощный, заполняющий собой все пространство, словно воздух стал тесным. Его ладони мягко, но неотвратимо разжали мои скрещенные руки и опустили их вниз. Прикосновение вспыхнуло во мне, как молния, пробежавшая по нервам. Это раздражало — ощущать себя куклой, которую он вправе переставлять, как ему угодно. Будто только он знал, где мое место, а мне оставалось лишь принять это.

И все же я позволила. Потому что рядом с ним — впервые за долгое время — было по-настоящему безопасно.

— Тебе нечего скрывать и незачем съеживаться, — его голос и прикосновение стали для моих нервов настоящим лекарством. Взгляд Смитa скользнул к моим губам, приоткрытым в удивлении. Его пальцы дернулись на моем предплечье, но он быстро откашлялся, убрал руку и отвел глаза, — но впереди у тебя длинный путь, если ты хочешь выжить. И я собираюсь проследить, чтобы ты это сделала.

— Я знаю, — мои плечи бессильно опустились. — Я просто слишком… робкая.

— Ты стала такой, какой тебе позволили быть. Не стоит ожидать, что львенок, выросший в клетке, вдруг сможет выжить в дикой природе, — он смотрел на меня, ждал, и я поспешно выпрямилась. Во мне поднялась жажда угодить ему, поток, зовущий к послушанию. — Но пока ты не вернешь себе силы, у тебя есть только один шанс выстоять в схватке с противником вдвое сильнее. Ты должна быть быстрее. И умнее.

— Я могу это сделать, — я повторяла это про себя снова и снова: я смогу. Я справлюсь. Я должна.

— Я знаю, — он вынул из кармана небольшое оружие — нож — и вытащил его. — Это твое.

Рукоять ножа, крошечная и кажущаяся безобидной в его ладони, представляла собой обмотанный черной кожей конус с серебряным наконечником, напоминающим корону с тремя зубцами. Перекрестье было изогнуто, концы направлены в одну сторону с лезвием.

— Мое? — я взяла нож за рукоять. Ощущение оружия в руках было чуждым, раньше я держала нож только для обычных домашних дел, но этот был создан для другого — для насилия.

Смит кивнул на мое бедро, где в серых брюках, одолженных у Джеммы, был карман.

— Твое. Храни его там. До оружейной практики еще несколько дней.

Он начал с того, что показал стойку для рукопашного боя: ноги на ширине плеч, немного смещенные, чтобы я могла переносить вес и сохранять равновесие, нанося удар. Я чувствовала себя нелепо, стоя в боевой позе, словно могла быть чем-то большим, чем просто кожа да кости. Особенно перед ним. Смит мог накрыть мой сжатый кулак одной своей грубой ладонью и раздавить запястье и пальцы одним движением.

Потом мы сосредоточились на дыхании. Я и не подозревала, насколько неровно и хаотично дышала, пока он не показал, как нужно: вдох, выдох. Чувствовать каждое движение, каждую мышцу, что вбирает воздух и отпускает его. Его взгляд был прикован ко мне, следил за каждым взлетом и падением грудной клетки, словно мое дыхание заворожило его.

Этот взгляд согревал низ живота и заставлял чувствовать себя живой. Я не знала, хочу ли я, чтобы он прекратил.

Но нужно было укреплять и корпус. Это, сказал он, столь же важно, как дыхание: освоить центр тела, откуда рождаются сила и энергия. Поэтому, кроме дыхания, он дал мне ежедневный комплекс: отжимания, пресс, выпады, приседания и отвратительное упражнение, где я должна была лечь параллельно земле и держать вес тела только на предплечьях и носках. Смотреть было некуда, лишь на замерзшую землю, пока живот сводило и жгло.

Когда я пожаловалась, Джемма заверила меня, что это эффективно. Я не могла возразить. С каждым движением чувствовала, как мышцы живота вопят, разрываясь и ломаясь, чтобы стать крепче. Когда я смотрела на тело Смита — жилистое, рельефное, выточенное из силы, — я думала, сколько раз он сам ломал и заново себя отстраивал.

Смит показал мне уязвимые места на теле противника: виски, глаза, нос, горло… если достану. Если нет, то грудь и, конечно, пах, но практиковать этот удар с ним я отказалась.

За ужином я съела все, что он положил передо мной: стручковую фасоль, картошку, еще один стейк из оленины и даже сладкий сыр на теплой, зернистой булочке, с трудом сдерживая стон удовольствия. Я была слишком голодна, слишком устала, чтобы сказать ему