Альтер Эго - Villa Orient

ощущение, что ты живёшь в баре и нужно будет уходить домой. И панорамные окна от пола до потолка открывают потрясающий вид на город, но лично для меня создают атмосферу, как будто всё на виду: и снаружи, и внутри.

Он ставит на стол блюдо.

— Что это? Цыплёнок Табака?

— Ты угадала. Но почему такой тон? Ты вегетарианка? Или на диете? Прости, но курицу, которую я тебе готовил, ты же ела.

— Да, и с удовольствием. Прости, я немного удивлена.

— Перестань, попробуй сначала.

— Хорошо, — я сделала ещё один глоток вина, а потом попробовала, — очень вкусно. Правда. Давно хочу спросить.

— Спрашивай, что хочешь.

— Как тебя зовут?

— Я думал, ты никогда не спросишь. Сергей.

— Серёжа.

— Да. Ты, наверное, думаешь, я обычный альфонс и золотоискатель, который приехал покорять столицу и живёт за счёт женщин.

— Нет, я так не думаю.

— А зря. Это так и есть. Я простой челябинский парень. Не москвич. У меня нет своего жилья, даже ипотечного.

— Это неважно, пол-Москвы так живёт, включая коренных москвичей.

— Да. Могу рассказать о себе, если тебе интересно, Аврора?

— Конечно.

— Я из рабочей многодетной семьи. Папа — рабочий на заводе, мама — на мясокомбинате, у меня четверо братьев.

— Четверо? — я чуть не поперхнулась, — Вы похожи?

— Конечно.

— Повезло вам выиграть в генетическую лотерею.

— Да, можно и так сказать. В 90-х было тяжело, как и многим. Папе зарплату давали деталями, продать было невозможно. Он даже увольнялся, пробовал торговать в палатке на рынке, но не выгорело, опять вернулся на завод, тогда уже понемногу стали платить. Зато у мамы всегда было мясо. Она готовила двадцатилитровую кастрюлю борща, которую мы съедали за два дня.

— Двадцать литров! Это круто.

— Это тяжело. Я очень уважаю маму. Пятеро вечно голодных пацанов и отец — сто килограммов и два метра ростом.

— Для мужчины — это скорее преимущество, чем недостаток.

— Мой отец так не считал.

— В смысле?

— Меня не считал и не считает мужиком.

— Почему?

Это очень странное заявление, потому что у меня была возможность проверить, что он — настоящий мужик.

— В семь лет я понял, что мне нравятся девочки. Тогда нравилась одноклассница Рита. Хорошая девочка. Со мной, конечно, дружить не хотела.

На мой немой вопрос, он сам ответил:

— Многодетная неблагополучная семья. И вот я решил быть ближе, караулил у дома, провожал до школы. Ну как провожал, рядом шёл, портфель её таскал. Она в отглаженной белой рубашке и белых колготках, а я в спортивном костюме не «Адидас». Она ходила в танцевальный кружок. И я тоже стал ходить на танцы. Отец, когда узнал, выпорол меня. А я продолжил ходить ему назло и потому что Рита мне всё равно нравилась. И через год я понял, что мне нравятся не только девочки, но и танцы. С девочкой той у нас, кстати, ничего не вышло. Зато с танцами сложилось. Через пару лет я начал на концертах выступать. Мать приходила посмотреть, отец никогда не приходил, ругался и бил, братья издевались, но я продолжал танцевать.

Он зашёл с козырей, рассказывает всё и сразу без купюр, но ничего по-настоящему важного пока не говорит, лишь поясняет, кто он, откуда и почему танцует стриптиз. Я и не надеялась, что он из семьи академиков. А у каждого танцора история плюс-минус одинаковая: не мужское это дело, осуждение родни и преодоление себя.

Я выпила уже целый бокал, и он налил мне второй. Голова немного кружится от алкоголя, и я смелею.

— Для тебя это призвание?

— Это любимое дело. Я не профессионал. Я это понимаю. И в театральное я бы не пошёл никогда, а в профессиональные танцевальные ансамбли меня без этого не возьмут.

— А ты пробовал?

— Да, ни разу не вышло, поэтому я подрабатываю автомехаником.

— А почему не захотел сделать любимое дело профессией? Не смог перерасти папино воспитание?

— Да, ты права. С тобой ведь почти всегда и все соглашаются.

Я посмотрела прямо ему в глаза. Он не спрашивал, но я всё равно ответила.

— Да.

— Потому что ты почти всегда знаешь правильный ответ и правильные слова.

— Профессия такая.

— Ты думаешь, это из-за профессии?

— Да, то, чем мы занимаемся, накладывает на нас отпечаток. Или мы занимаемся тем, что у нас хорошо получается.

Это и к нему тоже относится.

— Не все любят свою работу. А работа далеко не всегда любимое дело.

— Но все со временем начинают делать её лучше, накапливают опыт.

Я ступила на очень скользкую дорожку намёков. Мы не настолько близки, чтобы понимать друг друга на таком уровне, но я уже не могла остановиться.

И вдруг мой взгляд упал на его руки: крепкие, с выступающими над мышцами венами, с длинными пальцами, которые умеют творить чудеса с моим телом в самых трепетных местах. Он режет мясо и перекладывает его в мою тарелку, а потом откладывает приборы и накрывает мою руку. И я краснею и закрываю глаза, как будто могу спрятать своё состояние за закрытыми веками.

Я не могу сейчас посмотреть в его глаза, иначе утону и больше не выплыву, а мне нужна поверхность, воздух, чтобы дышать. Я вздыхаю, но тут же чувствую, что он накрывает мои губы своими, мягко и нежно. Он не забирает кислород из лёгких, наоборот, он вдыхает в меня жизнь и желание. Я ведь для этого сюда пришла — почувствовать себя желанной женщиной. Он даёт мне то, к чему я стремилась много лет.

Нас разделяет только узкая барная стойка, которая у него вместо стола. И он встаёт, не разрывая поцелуй, и поднимает меня со стула. И теперь целует уже глубоко и влажно, проталкивая язык и лаская всё, до чего доберётся.

Последние мысли в моей голове пытаются оправдать мою податливость, ведь я совсем не сопротивляюсь, я позволяю переступать черту и трахаться почти всегда, когда мы с ним не в людном месте или я здорова, телом как минимум.

Он легко справляется с молнией моего строгого платья, сразу расстёгивает и снимает бюстгальтер и начинает мять мягкую грудь, оттягивая твёрдые соски. Мои мысли несутся вскачь, но их смысл сводится к тому, чтобы не начать сопротивляться, не быть глупой и не мешать себе получать