После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

Он смотрит на меня, и по его лицу, такому знакомому и такому чужому, скользит та самая улыбка, которая всегда сводила меня с ума, снисходительная, знающая что-то такое, чего не знала я, полная скрытых смыслов и обещаний.

— А я разве спрашивал у тебя разрешение? — тихо, но так отчетливо, что каждое слово отпечатывается в сознании, произносит он. — И, если уж на то пошло, с чего ты взяла, что у тебя вообще будет какой-то там «новый муж»?

Он делает небольшой, но властный шаг вперед, вынуждая меня отступить вглубь прихожей. Его взгляд становится твердым и острым.

— Максимум к тебе вернется старый. Исправленный и переосмысленный.

— Это уже не смешно, Глеб! Ты переходишь все мыслимые и немыслимые границы! Ты врываешься в мою жизнь, в жизнь моего ребенка, разыгрываешь тут трогательную сцену из дешевого сериала, строишь из себя заботливого отца и семьянина, хотя у тебя там, в том городе, сидит беременная жена! Моя родная сестра!

Он даже ухом не ведет, сволочь.

— Я тебя прошу, просто оставь нас в покое! Уезжай обратно в свой город, к своей новой семье, и забудь дорогу к нашему порогу. Забудь о нас с дочкой, как ты благополучно не знал нас все эти шесть лет!

Я стою, тяжело дыша, и готова в любой момент броситься на него с кулаками, лишь бы отстоять свое право на эту тихую, одинокую жизнь.

Он смотрит на меня несколько секунд, и его лицо становится серьезным, почти суровым, вся насмешка с него слетает. Не говоря ни слова, он проходит мимо меня в комнату, так же бережно укладывает Алису на ее детскую кровать, поправляет одеяло, и его крупная фигура кажется такой неуместной и такой правильной в этом маленьком мире. Затем он выходит обратно в прихожую.

Он останавливается прямо передо мной.

— Хорошо, — говорит тихо, но так, что каждое слово врезается в память, будто обжигая душу. — У тебя есть ровно неделя. Семь дней, чтобы собрать вещи, закрыть все свои дела здесь и морально подготовиться. Через неделю ты возвращаешься ко мне. Домой. Вместе с нашей дочерью, начинать новую жизнь с чистого листа.

Я открываю рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что этого никогда не случится, что он ничего не может мне приказывать, что я не вещь, но он уже разворачивается и выходит за дверь, не оглядываясь, оставляя за собой лишь шлейф дорогого парфюма и чувство полнейшей опустошенности.

Глава 21

Глеб

Я прохожу в гостиную, срываю с себя дорогой, но внезапно ставший невыносимо тесным пиджак и швыряю его на диван.

Внутри все кипит. Перед глазами стоит ее лицо. Ее слова больно ранили.

«Забудь, как забыл шесть лет назад!»

Они жгут изнутри, выжигая душу, словно раскаленная докрасна кочерга. Я подхожу к барной стойке, хватаю первый попавшийся под руку тяжелый барный стул из полированного темного дерева и с размаху, вкладывая в бросок всю свою ярость, швыряю его в стену.

Удар получается оглушительным, словно выстрел. Стул не просто падает, он разлетается на щепки, изящная резная ножка с треском отскакивает и катится под стол, описывая неуклюжие круги. На безупречной стене зияет безобразная вмятина, из которой сыплется на паркет штукатурка.

Я стою тяжело дыша, глядя на это бессмысленное, варварское разрушение. Оно не приносит ни капли облегчения. Лишь с леденящей ясностью подчеркивает всю бездонную глубину моего бессилия и отчаяния.

— Не жалко тебе ремонт? — раздается спокойный, будничный голос с порога.

Я резко, словно на пружинах, оборачиваюсь. В дверях стоит Артем, мой друг и по совместительству начальник службы безопасности. В его руках два стакана. Видимо, услышал оглушительный грохот и сообразил, что его друг вновь пытается бороться с ветряными мельницами собственного отчаяния.

— Что? — бросаю ему, не в силах совладать с предательской дрожью в руках и сдавленным бешенством.

— Спросил про ремонт. Планируешь его таким экстравагантным образом начать? — он невозмутимо подходит, протягивает мне стакан и окидывает критическим взглядом осколки некогда дорогого стула.

Я с силой сжимаю прохладный стакан, лед звенит, угрожающе сталкиваясь со стенками.

— Отвали, Артем. Не до твоих саркастичных шуток. Совсем.

— А я и не шучу, — он отхлебывает и прислоняется к стойке, превращаясь из друга в черти кого. — Ты чего хочешь-то, в итоге? Стены крушить или проблему решать?

— Я хочу, чтобы она перестала смотреть на меня, как на прокаженного! Чтобы в ее глазах не было этой вечной, ненависти и отвращения! — вырывается у меня, обнажая всю боль. — И чтобы она... Черт, она шесть лет, Артем, шесть долгих, украденных у меня лет скрывала от меня дочь! Ты вообще осознаешь масштаб этого предательства? Я пропустил все: ее первые шаги, первое слово, первый зуб. Я был лишен всего этого, и ты хочешь сказать, что я в этом виноват? Это она поступила подло!

— Нет, Глеб. Не перекладывай ничего на нее, — подливает масло в огонь друг. — Твоя главная вина как раз в том, что ты своими собственными руками создал ту самую боль и то самое разочарование, которые заставили ее перестать тебе доверять. Она не проснулась однажды утром и не решила: «А спрячу-ка я от Глеба ребенка».

Его слова вонзаются глубже, чем любые осколки стула. Они бьют точно в цель, в самое больное, незаживающее место, которое я тщетно пытаюсь заткнуть слепым гневом.

— Она прошла через такой ад, что необходимость выживать и защищать себя и детей оказалась сильнее всего. Ты сам, своими поступками, вынудил ее научиться жить в мире, где тебя нет. И она, черт возьми, смогла. Она не просто выжила — она построила жизнь. Без тебя. И, похоже, прекрасно без тебя живет.

— Я не думал, что одна ошибка перечеркнет все! — рычу, отставляя стакан, чтобы не раздавить хрусталь в своей ладони. — Да, я облажался, да, я был ослом, слепым и самонадеянным! Но я же не планировал разрушать семью! Для меня это был просто... Провал, временное помутнение! А она взяла и вычеркнула меня из жизни! Навсегда!

— А я тебя предупреждал, — Артем качает головой, и в его глазах мелькает что-то похожее на старый, затаенный укор, смешанный с усталостью. — Говорил тебе тогда, в тот самый день: «Не дай ей уйти. Дай остыть, но не выпускай из поля зрения. Следи, будь рядом, даже если она этого не видит и не хочет». А ты что сделал? Уткнулся в свои бизнес-планы и в свое разъедающее чувство вины,