После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

Ненавижу его за это. Еще и смотрит на меня так, что волей неволей чувствую себя проигравшим.

— А что я должен был делать, по-твоему? — я смеюсь, но звук получается горьким, фальшивым и пугающим. — Прессовать ее? Шантажировать? Устраивать круглосуточную слежку? Поверь мне, если бы я хоть один день наблюдал за тем, как она живет без меня, как растит нашего сына, а потом, как выясняется, и нашу дочь, о существовании которой я даже не подозревал... У меня не выдержали бы нервы. Я бы сорвался, вломился к ней и устроил такой скандал, после которого уже ничего бы не осталось.

— Вот именно в этом и твоя ошибка, — Артем делает еще глоток. — Ты не следил. Ты позволил ей отстроить свою жизнь в полной тишине и безопасности. Она возвела высокие стены, выкопала глубокий ров, расставила невидимых часовых. И теперь, когда ты снова появился на горизонте, ты для нее не рыцарь на белом коне, а вражеский лазутчик, который хочет эти стены разрушить. Ее будет не просто сложно вернуть. Ее будет почти невозможно убедить опустить подъемный мост и впустить тебя в свою жизнь. Она научилась жить без тебя, и ей, возможно, это даже нравится. Она обрела покой, который ты когда-то отнял.

Я закрываю глаза. Передо мной снова встает ее упрямая, прекрасная, непокоренная мордашка.

«Я к тебе не вернусь, ты понял? Никогда!»

Эти слова горят как зарево перед глазами.

— Я и без тебя все это прекрасно понимаю, — шепчу, чувствуя, как усталость накатывает тяжелой волной, гася последние всполохи ярости. — Каждое ее слово, каждый взгляд, полный холодного презрения... Она не просто злится. Она ненавидит меня. И, если честно, я уже начинаю понимать, что она имеет на это полное право.

После моих слов наступает пауза. Артем допивает свой стакан и ставит его на стойку.

— Тогда чего ты ждешь от меня, друг? Говори.

Я смотрю на него, и не знаю, что сказать. В голове пусто.

— Я не знаю, Артем, — честно признаюсь, сдаваясь. Голос становится тихим и пустым, как заброшенный, высохший колодец. — Сам черт ногу сломит в этой ситуации. Я не знаю, что делать. Я привык командовать, покупать и продавать, достигать, ломать преграды. А тут... Я просто кусок ненужного, ржавого металлолома, который мешает ей жить своей правильной, выстраданной, спокойной жизнью.

Я провожу рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль и пытаясь стереть с себя ощущение полной, унизительной беспомощности. Осколки стула на полу кажутся идеальной, горькой метафорой моего нынешнего состояния: дорогой, но бессмысленно разбитый хлам, ни на что не годный.

— Просто... Побудь тут. Ничего не делай. Ничего не предлагай. Мне нужна... Мне нужна просто... Человеческая поддержка. И молчание. Просто помолчи со мной. Вот и все.

Артем кивает, без лишних слов наполняя наши стаканы снова. Он пододвигает мой ко мне и снова прислоняется к стойке, уставившись в темное, бездушное окно на бесчисленные огни ночного города, что раскинулся внизу.

Мы молча пьем. Тишина в комнате теперь другая. В ней уже нет той невыносимой, одинокой ярости, что разрывала грудь. В ней есть лишь горькое, холодное и окончательное осознание той простой и страшной истины, что мой друг прав.

Путь назад, если он вообще существует, будет в тысячу раз сложнее, длиннее и мучительнее, чем я себе представлял в своих самых смелых, или скорее, самых наивных и самонадеянных фантазиях.

Глава 22

Ева

Три дня. Именно столько песка утекло в песочных часах моей жизни с того рокового момента, как Глеб бросил мне свой ультиматум и вышел за дверь, оставив за собой звенящую, раненую тишину.

Я сижу на кухне, уставившись в белую, бездушную стену, и бессмысленно вожу пальцем по липкой, холодной поверхности стола. Вокруг невыносимо сладкий, удушающий запах свежих роз. Огромный, шипастый букет, присланный с курьером сегодня стоит на подоконнике, как яркое, ядовитое пятно в этом унылом, сером интерьере.

Рядом, как насмешка, стоит строгая сумка-холодильник от элитного ресторана с изысканным ужином, до которого я даже не прикасаюсь, чтобы разогреть, будто он отравлен.

Из спальни доносится тихое, счастливое щебетание Алисы. Она разговаривает с Глебом по видеосвязи. Его низкий, бархатный голос из телефона едва слышен, будто доносится из другого измерения, но я ловлю каждое слово, и каждый раз внутри все сжимается в тугой, болезненный комок, мешающий дышать.

— Нет, папа, сегодня мама не плакала, — вдруг четко и звонко выдает дочка. — Но она опять не ест твою еду.

Я закрываю глаза, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда. Предательница. Моя маленькая, счастливая, ничего не подозревающая предательница, которая уже успела всем своим существом привязаться к этому внезапно свалившемуся с неба папе, к его дорогим подаркам, к его вниманию.

Через несколько минут Алиса влетает на кухню, сияющая, как новогодняя елка.

— Мама, папа говорит, что завтра пришлет мне большой-пребольшой пазл с единорогами и радугой!

— Замечательно, — выдавливаю из себя, пытаясь растянуть губы в подобии улыбки, чтобы не напугать ее своим отчаянием. — Иди, мой ручки, будем ужинать.

— А мы будем есть, что папа прислал? — она смотрит на меня умоляющими, бездонными глазами, полными детской надежды.

— Нет, солнышко. Я гречку с котлетами приготовила.

Ее личико мгновенно вытягивается, будто я отняла у нее самую лучшую игрушку, но спорить она не стала. Я опускаю голову на сложенные на столе руки, чувствуя, как тяжесть мира давит на меня.

Три дня он не появляется лично, не звонит мне, но его незримое присутствие витает в квартире. Цветы. Еда. Игрушки. Ежедневные, выверенные до секунды звонки Алисе. Он методично берет мою крепость измором, и самым ужасным, самым горьким является то, что моя дочь только и рада сдаться с потрохами.

Внезапный, настойчивый звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я бросаюсь открывать, уже предвкушая нового безликого курьера с очередным «знаком внимания», но на пороге стоит Юля, и быстро проходит в гости.

— Ну, и долго ты собираешься тут сидеть среди всех этих даров коварного данайца? — спрашивает, сбрасывая с плеч куртку. — У тебя тут, я смотрю, прямо поминки по твоей былой независимости. И пахнет соответственно.

Я молча, бессильно махаю рукой в сторону кухни, слишком опустошенная и разбитая, чтобы ответить на ее колкости. Юля проходит за мной, устраивается на стуле напротив и выжидающе смотрит, положив подбородок на сложенные рука.

— Ну? Выкладывай уже, наконец. Что случилось-то такого, что ты вот уже три дня от всех прячешься? В прошлый