Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова

А Макарий на другое смотрел.

Не на ковчег, а на отчаянную зелень глаз царицы. В сером мареве словно хоровод из зеленых листьев кружился, вспыхивали искры, гасли, и было это красиво и страшно.

Ой, не просто так она… ведьма?

Но на крест святой Устинья и внимания не обратила, и на дверь смотрела куда как внимательнее. Наконец закрылись створки, Устинья себе расслабиться позволила.

— Боря, прости, напугалась я.

— Чего ты испугалась, сердце мое?

Не слыхивал ранее Макарий, чтобы государь говорил так с кем-то. Мягко, рассудительно, ласково… с Мариной не то было, нежности меж ними не сложилось, страсть только плотская, а с первой женой сам Борис еще не тем был. Не повзрослел, не успел тогда… а вот сейчас…

Как ему сказать, ежели и правда государыня — ведьма? Сердце ему разбить? За что караешь, Господи⁉

Но царица Макарию и слова сказать не дала.

— Прости, Владыка, а только плохо все очень. Не знаю, какую опасность мощи эти несут, но черным от ковчежца веет. Таким черным, что… смерть там. И я это чую.

— А я другое думаю, государыня. Ведаешь ли ты, что у тебя с глазами? И откуда у тебя чутье такое появилось?

Ой и неприятным был голос у Макария. Но Устинья и не подумала глаза отводить. Вместо этого подняла она руку, коснулась креста, который висел на груди Макария, и четким голосом произнесла.

— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…*

*- Символ Веры по-церковнославянски, прим. авт.

Молитва лилась уверенно и спокойно, и Макарий выдохнул. Не бывает так, чтобы ведьма молилась. И в церкви плохо им, и причастие они принять не могут, а государыня два дня назад в храме была, и все в порядке… а что тогда?

— Государыня?

— Не ведьма я, Владыка, когда ты этого боишься. Да только в глазах твоих не лучше ведьм я, получилось так, что среди очень дальних предков моих волхвы были. Давно, может, еще когда государь Сокол по земле ходил, а может, и того далее кто-то из волхвов старых с прапрабабкой моей сошелся, уж и кости их истлели, а наследство осталось. Не ведьма я, не волхва… потомок просто.

Макарий посохом пристукнул об пол, но тут уж сказать было нечего.

Волхвы… это дело такое. Знал Макарий и об их существовании, и о другой вере, и считал злом. Но… не таким, чтобы уж очень черное да поганое было.

Вот ведьмы — те точно зло, они от Рогатого. А волхвы… сидят они по рощам своим, и пусть сидят, вреда нет от них, на площади не выходят, слово свое людям не проповедуют, паству не отбивают, к царю не лезут — так и чего еще? Может, и они для чего-то надобны, а воевать с ними сложно и долго. Проще подождать, покамест сами исчезнут.

Храмов-то в Россе сколько? То-то и оно, в каждом городе по три штуки, а то и более, вот, на Ладоге пятнадцать стоит! И монастыри, что мужские, что женские, и монахи с монахинями, и священнослужители… легион! А волхвов?

Побегаешь, так еще и не найдешь! Авось, и сами вымрут, как древние звери мумонты. Уже вымирают. Но подозрений не оставил Макарий.

— Бывает такое. А ты точно не волхва ли, государыня?

— Нет, Владыка. И не учили меня, и не могу я… волхва — это служение, а во мне мирского слишком много, не смогу я от него отрешиться, — и на Бориса такой взгляд бросила, что Макарий едва не фыркнул, сдержался кое-как. Мирского, ага, ясно нам, что за мирское тебя держит. Может, оно и к лучшему.

— А вот это, с глазами, государыня?

— Что с глазами? — Устинья так искренне была растеряна, что Макарий поверил — сама она не знает. И кивнул.

— У тебя, государыня, глаза позеленели. Теперь-то уж опять серые, а были чисто зелень весенняя.

— Не знаю… не бывало такого никогда.

И тут Макарий видел — не врет.

— А что ж тогда с тобой случилось, государыня?

Устя головой качнула.

— Сама не знаю… кровь моя считай, и не дает ничего, но опасность чую я. Для себя, для близких…

Борис промолчал.

Он бы кое-что добавил, но к чему Макарию такое знать? Нет, не надобно.

— Опасность, государыня?

— Как тогда, с боярышнями и ядом. Словно набатом над ухом ударило, страшно стало, жутко — я и спохватилась вовремя, две жизни спасти успели. Кровь во мне крикнула, запела, вот и сорвалась я. И сейчас тоже… беда рядом!

Макарий вспомнил тот случай, кивнул задумчиво. Что ж, бывает такое. И в храмах бывает… там, правда, от Господа чутье дано, но это неважно сейчас.

— А что за опасность святые мощи несут, государыня?

Устинья только головой покачала.

— Не знаю я, Владыка. Только четко понимаю, что там, внутри — смерть. Смерть лютая, страшная, смерть, которая всех затронет…

— И тебя?

— Что ж, не человек я, что ли?

— А что ты предлагаешь тогда, государыня?

Устя подумала пару минут, но… почуять опасность могла она, а вот придумать, как одолеть ее? Да кто ж знает?

— Есть у меня предложение получше, — Борис выход нашел быстро. — Устя, ты считаешь, что открывать его нельзя, смерть вырвется?

— Да, Боренька.

— Тогда… проверить надобно, вот и все. Тебя, Владыка, уж прости, не пущу, иначе сделаем. Возьмем из разбойного приказа троих татей, мощи возьмем и закроем их отдельно.

Устинья головой замотала.

— Не во дворце! Умоляю!!!

— И не во дворце можно. К примеру, на заимку их вывезти, да запереть. Есть же в лесу рядом охотничьи домики?

Устинья кивнула.

— Есть, как не быть. Меня в таком держали, когда похищали… страшно было до крика.

Борис брови сдвинул, себе положил жену расспросить. Почему не знает он о таком? А пока…

— Как скажешь, Устёна, так и сделаем.

Устинья лицо руками растерла.

— Пожалуйста… давайте так и поступим! Когда это глупость да прихоть, как же я первая радоваться буду! А ежели правда — чувствую я что-то неладное?

Черный огонь так же жег, и так же сильно болело сердце.

— Хорошо же. Макарий, сейчас поговорю я с Репьевым, хорошо, что не объявляли мы пока о приезде мощей. Что ждем, говорили,