Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова

— Понятно.

— А когда понятно вам, давайте думать. Чтобы и похитили меня, и вы меня нашли потом, — рубанул воздух рукой Илья. — Я не заяц, под кустом прятаться, я жить спокойно хочу, чтобы эта нечисть ни на меня, ни на родных моих руку не поднимала.

— Давайте думать, — и Агафья была согласна. И Добряна головой кивала.

Мужчины ведь…

Судьба такая у мужчин — рисковать, любимых грудью своей закрывать, врага воевать.

И у женщин судьба — ждать их из боя, любить да молиться. А когда получится — еще и помогать, чем могут, и лечить…

А могли три волхвы не так уж и мало. И ждали ведьм весьма неприятные сюрпризы. А кое-что и заранее надо было сделать, о чем и сказала Устинья.

— Илюша, надобно нам еще остальную семью из города отослать!

— Почему, Устенька?

— А когда б не о тебе они подумали, об отце да матери? А ведь они и правда, тебя беззащитнее?

Агафья Пантелеевна, которая при беседе присутствовала, внука за ухо дернула крепко.

— Ты, малоумок, головой думать начинай! Не только о себе, но и о всей семье, ты это должен предложить был, не Устя!

Опомнился Илья, головой потряс.

— Бабушка, прости, и правда, дурак я. А только в такое поверить… это ж произнести страшно, не то, что сделать! И не верится даже.

— И сделают, Илюша, и нас не спросят. Потому и хочу услать я родных подалее… кажется мне, что счет на дни пошел, скоро стрела в полет сорвется. Не будет у них времени батюшку с матушкой из поместья везти, а Машенька нам вообще не родня, и Аксинья про то знает.

— Думаешь, рассказала она?

— Уверена. Царица Любава… она умеет из тебя так все вытянуть, сам не заметишь, а расскажешь!

— Поговорю я с родными, Устя. Только вот что им сказать? Так-то не послушает меня батюшка…

— А ты не с отцом-матушкой, с женой поговори, Илюша. Ее упроси сказать, что плохо ей на Ладоге, душно, тяжко. И то, печи тут топят, чад, гарь стоят, снег поутру весь черный, поди, белого и не увидишь-то. А как таять начнет, тут и вовсе тяжко будет, нужники-то вонять будут, их чистить зачнут… пусть попросится уехать в деревню, там и срок доходит.

— А случись что?

— Смотрела я на нее, не случится ничего. И повитуха там есть, что первый раз у нее роды принимала, я расспрашивала, и крепкая у тебя Маша. Уж почти восстановилась она.

Илья только вздохнул, а что делать-то было?

— Хорошо, поговорю я с Машей. Только боюсь, что плакать она будет, возражать…

— Скажи ей, что от этого жизни ваши зависят. Она — твое слабое место, ежели ей или Вареньке угрожать будут, ты разум потеряешь, сделаешь, что враги захотят. Тогда всем плохо будет.

— А ежели тебя похитят, бабушка. — Не удержался Илья от иголки острой, да и кто б тут язык прикусить смог? — Ты ж не уедешь?

— Ох, внучек, в том-то и беда, что не решатся они меня похитить. А жаль, сколько б проблем азом решилось.

И глядя на сухонькую старушку, поверить в это было сложно.

* * *

— Устёна, мощи привезли.

Устя на мужа посмотрела, головой кивнула.

— Смотреть пойдем, Боренька?

— Пойдем, радость моя, и Макарию приятно будет, и мне посмотреть интересно, Истерман много уж серебра потратил, там, кстати, и книги есть. Тебе они обязательно интересны будут.

— Будут, Боренька. Я ведь и перевод могу сделать, мы же учить людей на росском будем, чего нам их латынь и франконский? Нам надо, чтобы понятно было.

— И то верно, есть у нас толмачи, но и твоя помощь лишней не будет.

— Я переводить могу с листа, а дьячка выделишь — запишет, потом начисто перебелим, проверим, и можно печатать будет.

— Обязательно так и сделаем. Идем, Устёна?

Разговор этот не просто так шел, Устя как раз венец перед зеркалом поправила, ленту в косе перевязала, сарафан одернула, летник шелковый… не привыкла она к нарядам роскошным.

— Идем, Боренька. Куда мощи принесут?

— В палату Сердоликовую.

Глава 4

* * *

Ежели б не палата, Устя бы может сразу и не почуяла неладное.

Но… даже сейчас она туда с неохотой заглядывала, вспомнить страшно и жутко было, как в той, черной, жизни, кровь по пальцам ее стекала, как любимый человек на руках ее уходил…

Нет, не хотелось ей туда идти, а надобно. Как на грех, палата была одна из самых больших да удобно расположенных, часто ей государи пользовались, оттого и на отделку потратились. Бешеные деньги сердолик стоил, пока нашли, да довезли, да выложили все алым камнем…

Устя себе твердо положила, покамест Любава во дворце, Пронские здесь, Федор по коридорам ходит, волком смотрит — она от мужа никуда. На два шага — и обратно.

Пусть ругается, возмущается, пусть что хочет подумает, второй раз она его потерять не может! Самой легче с колокольни головой вниз!

С таким настроением Устя и в палату вошла.

А там ковчежец с мощами уж принесли, Макарий распоряжается, довольный…

— Государь, дозволишь открыть?

А у Устиньи голова кругом идет, и мутит ее, и плохо ей…

— Да, дозволяю.

И — ровно клинком в сердце.

Огонь полыхнул, тот самый, черный, страшный, полоснул, и Устя вдруг поняла отчетливо — нельзя!

Нельзя открывать!

А остановить как⁈ Когда слуги уж отошли на расстояние почтительное, и стража стоит, и Макарий руку тянет…

— Боря… помоги!

На глазах у всех присутствующих, царица оседать начала, и лицо у нее белое, ровно бумага… не сыграешь такое.

А Устя и не играла, перепугалась она до потери разума, за мужа перепугалась… Макарий невольно от мощей отвлекся, тоже к царице кинулся.

— Государыня!

Борис жену на руки подхватил, Устинья в рукав Макария вцепилась, глаза отчаянные.

— Владыка, умоляю!

Шепот такой получился, что обоих мужчин пробрало.

— Владыка… не трогайте… я объясню вам все… людей уберите!

Как тут отказать было?

— Вышли все вон! Государыне от толпы да духоты дурно стало! — распоряжаться Макарий умел. Так гаркнул, что всех из палаты вымело, ровно метлой. Правда, шепот прошел: «не иначе, непраздна?» но Устинья о том и