Летний сад - Полина Саймонс

Татьяна не знала, сколько времени прошло. Когда она очнулась, первым, что она услышала, был протяжный стон. Боль в руке не проходила. Она не слышала больше дыхания медведя, она громко плакала. Должно быть, ее рука сломалась пополам, угодив в медвежий капкан. К счастью для Татьяны, ловушка была рассчитана на огромную лапу, лапу крупного зверя, шириной, наверное, сантиметров в сорок. Она не была ловушкой для человеческой руки в двадцать пять сантиметров от запястья до маленького локтя. Растерянная, теряющая сознание, стонущая от боли, Татьяна вытащила распухшую руку из капкана и снова упала в обморок.

Очнулась она, когда в яме и снаружи было темно. Татьяна даже не была уверена, что она в сознании. Она пребывала в тумане кошмара боли, ей чудились тупые ножи, пилящие ее руку, медленно режущие на части ее тело, и она ощущала, как они разрезают каждый нерв, каждый кровеносный сосуд, каждую кость… Кто орудовал этими тупыми ножами?

Окончательно придя в себя, Татьяна поняла, что кошмар совсем не был кошмаром. Она оставалась в темноте… Ее глаза были открыты – точнее, она думала, что ее глаза открыты, – а боль пронизывала ее от кончиков пальцев до лопаток, била в подбородок, в пульсирующие глаза, в череп… Татьяна не в силах была даже коснуться рукава над предплечьем. Она не могла сжать пальцы в кулак, не могла поднять руку, не могла согнуть ее, пошевелить ею. Татьяне прежде не приходилось что-то ломать, но она не сомневалась, что такая боль может означать только серьезный перелом. В темноте она ощущала кровь, ощущала кости. Татьяна облизнула губы. Она умирала от жажды. Ей хотелось бы видеть что-нибудь – луну, звезду, верхушки деревьев, пусть даже горящие глаза медведя – все было бы лучше, чем бесконечное ничто.

Она медленно открыла пересохший рот и села, прислонившись к земляной стенке ямы; сухое горло чуть шевелилось, когда она беззвучно повторяла слова, которые некогда произносила с легкостью, слова, написанные Осипом Мандельштамом, человеком, уже не существовавшим.

Чую без страха, что будет – и будет гроза. Кто-то чудной меня что-то торопит забыть. Душно – и все-таки до смерти хочется жить… Недостижимое – как это близко: ни развязать нельзя, ни посмотреть, как будто в руку вложена записка – и на нее немедленно ответь… Мне стало страшно жизнь отжить – и с дерева, как лист, отпрянуть, и ничего не полюбить, и безымянным камнем кануть…[15]

«Это мои слова в молчании. Милый Бог… Я не хочу умирать одна в лесу, в земле, как будто я уже в могиле. Скоро листья, и ветки, и осень упадут на меня, скоро придет охотник и перенесет свою ловушку в другое место, а меня засыплет свежей землей, я скроюсь под ней, и меня даже не перезахоронят…»

«Я не хочу умирать», – плакала Татьяна.

«Я не хочу испустить последний вздох в какой-то яме».

«Я еще и не жила», – шептала она.

«Я даже не поняла, кто я такая».

«Я слишком молода, чтобы пойти по дороге Ла Моля».

«Пожалуйста… не дай мне умереть, пока кто-нибудь не даст мне понять, что такое любовь».

В отчаянии Татьяна в темноте царапала стенки ямы.

«Боже… Я что-нибудь сделаю. Я все вынесу. Только позволь мне жить».

«Помогите мне… Даша, Паша, дед, бабушка, пожалуйста, кто-нибудь, кто-нибудь помогите мне… Владыка земли, пощади меня».

Она впала в ступор полусознания, сидя на земле, умоляюще приложив руку к животу, склонив голову набок, от всего сердца молясь в этой западне.

Вирус

Утром четвертого дня в лесу Сайка и Марина нашли небольшой ручей.

О радость!

Живо спустившись к воде, Марина пила. Она опустила в воду лицо целиком и глотала, глотала… Когда она поднялась, то увидела, что Сайка стоит, наблюдая за ней черными глазами, окруженными черными тенями. Она скрывалась в тени, хотя было солнечно и тепло.

– Сайка, смотри, свежая вода! Иди сюда, напейся! Тебе станет лучше.

Сайка покачала головой. И как-то странно дернулась всем телом.

– Да что с тобой такое?

– Ничего. – Сайка потерла глаза. – Голова ужасно болит.

– Это от голода и жажды.

– Ох, хватит уже! Ты мне не мать!

Сайка не могла хоть мгновение стоять спокойно.

После того как Марина не спеша напилась и умылась, девочки пошли вдоль ручья. Марина чувствовала себя почти хорошо. Она не просохла и не поела и даже не согрелась, и их еще не нашли. Но, идя по течению, она наполнилась надеждой. Кто ей такое говорил? Что все реки впадают в море? Кто это сказал?

Но что беспокоило Марину этим утром, так это Сайка. Она медленно и как-то суетливо шла вдоль покатого берега, старательно избегая близости к воде. Это была совсем не та Сайка, которая несколько часов сидела совершенно неподвижно за валуном, желая обмануть Татьяну.

Краем глаза Марина осторожно наблюдала за ней, надеясь, что беспокойство Сайки пройдет, когда станет теплее и светлее, когда ручей выведет их к озеру.

Похоже, ее надежды были немного преждевременными. Это был не столько ручей, сколько поток дождевой воды. Он лился вниз по склону, но склон закончился, и вода перестала течь, собравшись в большую грязную лужу. И из Сайки тоже словно вытекали силы, она двигалась так медленно, что Марина, которая брела прямо по воде, держа в руках обувь, вынуждена была то и дело останавливаться и ждать, пока Сайка ее догонит.

Но Сайка не догоняла. Она вообще остановилась и прислонилась к какому-то дереву. А потом вдруг опустилась на землю, она поворачивалась из стороны в сторону, дергала руками и ногами, чесала бока, бедра, запускала пальцы в волосы.

Марина поднялась по пологому склону.

– В чем дело?

Несмотря ни на что, Марина не могла не задать этот вопрос, хотя не могла ничем помочь и потому сильно нервничала.

– Я не могу идти. У меня голова как будто раскалывается.

– Озеро не может быть слишком далеко. Мы просто будем идти в ту сторону. Идем! Вставай!

– Ладно, идем, – ответила Сайка чуть слышно. – Помоги мне встать. Ты иди вперед, найди озеро, найди нашу лодку. А я пойду следом. Дай руку… Просто… не бросай меня, Марина.

– Да о чем ты говоришь? Идем же!

– Дай руку, Марина… – прошептала Сайка.

Марина подошла ближе:

– Что с тобой не так?

Сайка пронзительно закричала. Ее тело изогнулось с головы до ног, искривилось в каждом суставе. Потом