Летний сад - Полина Саймонс

поисков она нашла камень с достаточно острым краем и сумела нацарапать тонкую линию на коре дерева, одну маленькую четкую линию, которая дала бы знать другим людям, что она была здесь. И хотя линию было легче заметить, чем сломанные ветки, все же она оказалась не слишком приметной. Кто-то должен был нарочно искать ее. Может, ей лучше начертить кольцо вокруг ствола?

Татьяна так и сделала. Это заняло много времени.

Хотя время-то у нее было.

Время.

Оно было просто изобретением человечества. Как и цифры. Как разные способы измерения. Просто для того, чтобы сделать жизнь немного легче, справиться с неуправляемым, помочь примириться с бесконечностью. Минута, час, день, год, полвека, тысячелетие, два тысячелетия, пять тысяч лет с тех пор, как появились рисунки на стенах пещер, и четырнадцать лет жизни девочки. Все аккуратно делилось на маленькие части. Татьяна ходила в школу девять месяцев в году, даже по субботам. На остальные три она приезжала на дачу в Луге. Она каждый Новый год зажигала бенгальские огни, за одну минуту до полуночи, и считала, а потом снова считала через год, и между этим были триста шестьдесят пять дней. И вне зависимости от того, чем занималась Татьяна, солнце неустанно двигалось с востока на запад, проходя триста шестьдесят градусов за двадцать четыре часа, пятнадцать градусов окружности в час, четверть градуса в минуту. Солнце двигалось, человек давал имена. Градусы, часы, минуты – все, чтобы помочь самому себе расшифровать работу вселенной. Но что, если ты не видишь солнца? Что, если у тебя нет изобретенных человеком часов, и нет молока, полученного от вернувшейся с пастбища коровы, и нет картошки, которую можно почистить для ужина, и нет кабинета дантиста, куда нужно прийти к девяти утра, и нет общественной бани вечером в субботу, куда ты идешь в семь часов? Что, если библиотеки не закрываются в пять, а солнце не садится в придуманные человеком девять тридцать? Что, если все это рухнуло в пропасть? Что осталось?

Осталось бесконечное пространство.

Татьяна считала секунды. Она смеялась над собственной затеей и думала: «Я сейчас считаю отчаянные минуты, чтобы напомнить себе, что я человеческое существо, а не зверек. Я считаю, чтобы придать смысл бессмысленному. Чтобы создать порядок, потому что так немного легче, даже для меня».

Ох, но это же было идеально, просто идеально для девочки, которая не могла даже рассчитать время, которая не знала, сколько нужно времени для чего бы то ни было! Когда пора вставать, или прекращать чтение, или доить корову, или накрывать стол для ужина. Татьяна не знала, когда закрывается библиотека, она не знала, когда коров пригонят домой. В Луге, в детстве, время не имело значения для Татьяны. Она никогда его не считала, она с безразличием смотрела на лунные циклы, на движение солнца. Она просто делала то, что делала, пока не начинала заниматься чем-то другим или пока на нее не прикрикивали. Жить как дитя в мире без времени – не в неопределенности, но в бесконечности – вот это радость! Никогда не считать минуты. Просто существовать – в вечном настоящем. Какое блаженство!

Но сейчас она считала – и взрослела. Десять, двадцать, тридцать, сорок. Уже было сто восемьдесят, или тысяча восемьдесят, или сто тысяч восемьдесят? Сколько долей своего умирающего детства сосчитала Татьяна на третий день в лесу?

Дождь шел весь день, и она не могла просохнуть.

«Я слишком мало следов оставляю на своем пути», – постоянно думала она, вырезая знаки на деревьях. Она давно перестала изображать кольца, стала чертить свои инициалы. Целенаправленная линия на песке. Собственный символ. Как время – символ порядка. Так «я» – для Татьяны. «Я все так же иду, все так же надеюсь, все так же верю, все так же живу».

Но что лучше? Оставаться на месте. Построить шалаш? Без солнца не разжечь огонь, да еще с мокрыми насквозь ветками. Негде было умыться и нечем. Может ли она изготовить мыло из золы? Зола, а что еще? Зола костра и немного… свиного жира?

«Я сварю мыло и вымоюсь пеплом, и пойду дальше, буду жить дальше, полечу, покрытая сажей, грязная, потерянная, просто мошка в лесу, и вскоре уже так потеряюсь, что и сама себя не найду».

Татьяна время от времени неуверенно звала: «Даша, Даша…» Она обращалась к небесам. «Ты, который привел меня сюда, выведи меня обратно, мне не нужен другой проводник…» Она тянула вверх руки в наступающей темноте, она ждала какого-то звука, сама что-то произносила, опускала руки и ложилась на листву, чтобы немного отдохнуть, к ней прилипали мелкие веточки, она надеялась, что от нее не пахнет таким живым существом, на которое начнут охотиться другие живые существа.

Не это ли имела в виду Бланка Давидовна, когда говорила, что все три главные линии ее руки – линии сердца, головы и жизни – начинаются от общего корня… Было ли это предвестником трагедии? Шавтала тоже это увидела; она именно это подразумевала?

Татьяна так не думала. Они не говорили о короткой жизни. Они говорили о безусловной травме. В смысле: борьба, страдание, бесконечная боль – все, что случается в жизни страшного.

Бланка не говорила о смерти. Она сказала: «Корона и крест». Корона – это лучшее. Крест – худшее.

Татьяна предпочла бы ничего не знать, совсем ничего об этих линиях на ее ладони, о чайных листьях в чашке, о линии судьбы, прорисованной в центре ее руки.

Снова близилась ночь, третья ночь.

Что делать?

Меня убивают фальшивые улыбки.

Одно оставалось ясным, пока лил сумеречный дождь. Сайка бросила Татьяну в лесу умирать. А Марина, по глупости или сознательно, последовала за ней. Сайка была проводником Марины. Это не была молния, или наводнение, или обморожение, или глупый несчастный случай на льду Невы при катании на санках. Нет. Это было сознательное умерщвление.

Татьяна уже два дня шла через густой, похожий на тайгу лес, пытаясь выбраться; она теряла силы. И понимание правды о Марине и Сайке окончательно их отнимало.

Вселенная, в которой было возможно подобное, делала возможным и другое: ожидание с винтовкой на краю поля, чтобы убить человека, ворующего пшеницу. Непристойные отношения с собственным близким родственником. Переезд с места на место не потому, что этого требует работа, а потому, что этого требует твоя собственная безопасность. Жить жизнью, в которой ты завязываешь лишь временные отношения, чтобы люди, которых ты оскорбил, не решили забрать твою жизнь, потому что ты забрал у них все, что они могли потерять. В