«Реми Мартен» - Светлана Полякова

Он нахмурился. Метнул на меня «парочку молнии во взоре своем», но промолчал. Стоик, подумала я. Интересно, сколько он способен вытерпеть?

— Рахманинова надо слушать изнутри, — шепотом предупредила я. — Его совершенно невозможно почувствовать и понять обычным способом. Находясь в самом центре музыки, вы сможете ощутить эту необыкновенную гармонию. Так что постарайтесь проникнуть в самое сердце… Это — как любовь. Понимаете?

Он кивнул.

Мальчик тем временем коснулся своими тонкими и длинными пальцами клавиш, и я замерла.

Я всегда поражаюсь, как у них это получается — рождать чудо прямо на твоих глазах. Скромный, худенький мальчишка, почти ребенок, спокойно уводит тебя в запредельные миры и при этом не мнит себя Гарри Поттером, каким-нибудь магом-кудесником…

Но разве можно найти слова, чтобы описать музыку?

Уже через несколько минут я была далеко… Звуки превращались в ощущения, и я неслась вместе с этим ураганом, на его крыльях, далеко-далеко… Не было уже ни зала, ни публики, ни Райкова… Даже чудо-мальчик исчез, растворяясь, как и я, в этих потоках непостижимого…

Где я была?

Не знаю… Один мой знакомый однажды перестал слушать музыку, потому что боялся этих состояний. Сказал, что в такие моменты он словно оказывается на пороге необъяснимого, что музыка иногда приводит его к берегам Стикса и он боится, что однажды бросится в реку смерти и забудет, что надо вернуться, — или не сможет…

Иногда мне кажется, что он прав. Некоторым людям с особой, повышенной чувствительностью и в самом деле это угрожает.

Музыка кончилась. Женщина в блестящем платье объявила антракт. Мальчик исчез за кулисами. Мне хотелось бы думать, что он растворился, погас вместе со звуками, чтобы потом вернуться из этого мира ненадолго, одарить нас снова чарующими звуками и вновь исчезнуть.

Я обернулась.

Райков сидел, подавшись вперед, руки его были сжаты в кулаки, а в глазах — мне показалось или нет? — рождалось удивление и попытка постичь тайну, только что сверкнувшую перед ним. Что ж, если перевоспитать хотя бы одного «олигарха», можно умереть с сознанием выполненного долга, усмехнулась я и спросила:

— Вам понравилось?

Ответ был неожиданным.

— Моя мать учительница музыки… Я очень люблю Рахманинова… — сказал он. — Но почему-то Брамса я люблю больше…

Я подняла глаза.

Он смотрел на меня с ласковой улыбкой.

— Вы думали, что я слушаю только «Гоп-стоп…», — тихо рассмеялся он. — Ну да, конечно… Как все потенциальные «бандюганы». Мне всегда казалось, Саша, что все недоразумения между людьми происходят из-за банальнейших клише… Если я занят ресторанным бизнесом, то непременно слушаю вечерами русский шансон. Представьте себе, нет, не слушаю. Я люблю французский шансон. Само же понятие «русский» выводит меня из себя. Зачем подбирать благородные названия, пытаясь придать утонченность тому, что не может позволить себе быть даже тонким? А насчет Рахманинова… Моя мать — учительница музыки.

Он как-то беспомощно улыбнулся и развел руками.

— Вот так как-то нелепо получилось… — рассмеялся он невесело. — Как видите, и в интеллигентных семьях иногда вырастают уроды типа меня…

— Я не говорила, что вы урод, — проворчала я, отчаянно краснея. — Не скрою, что вы меня удивили. Но вы же сами виноваты, и ваши друзья…

— Саша! — взмолился он. — Пожалуйста, не будем об этом говорить! Лучше давайте покурим. Пока не закончился антракт… Честное слово, я и не хотел, чтобы вы общались с теми, кого вы называете моими друзьями… Я хочу, чтобы вы разговаривали… со мной.

Его глаза теперь были направлены на мое лицо, он искал ответа в моих глазах. Я первый раз заметила, что глаза-то у него и в самом деле красивые. Не зря все-таки за ним закрепилась слава плейбоя… Серо-зеленые, густо опушенные темными ресницами, но это не самое главное.

Взгляд. Такой странный, немного грустный и обращенный внутрь себя, но при этом он пытался проникнуть и в мои тайные мысли, стремясь понять: что за птица эта Саша Данилова? Мне ужасно хотелось крикнуть ему: «Ворона, да!» — а потом вскочить и убежать от него и от самой себя, оттого нежного чувства, которое рождалось во мне к его персоне помимо воли.

Бегство я почитала непростительным поступком. Бегство вело меня к поражению.

— Пойдемте покурим, — согласилась я и поднялась с кресла.

Кажется, мне все-таки удалось разорвать эту внезапно возникшую нить между нашими душами. Или мне просто хотелось так думать?

В нашей консерватории курят на полутемной лестнице. Мы поднялись на один пролет, минуя мрачные фигуры с красными огоньками в руках, и остановились у окна.

— Тут немного светлее, — сказала я и уселась на подоконник.

Он с некоторым сомнением отнесся к моим словам — и в самом деле, фонарь во дворе нс справлялся и со своими обязанностями по освещению двора, так что на наше окно у него явно не хватало сил.

— В принципе зачем нам вообще нужен свет? — проговорила я.

«Так ты не видишь его глаз и так ты защищена. Ты вообще можешь представить его совсем другим, чтобы запушить рождающиеся чувства симпатии и понимании. Ни к чему это тебе, Саша! Все мужчины вруны, а этот…»

— Мне бы хотелось, чтобы здесь было светлее…

— Зачем? — удивленно спросила я.

— Так я совсем вас не вижу…

— И хорошо! — рассмеялась я. — Можете представлять меня точной копией Шарон Стоун.

— Мне нравитесь вы, Саша. А не эта ваша Шарон…

— Вкус у вас не очень хороший, — заметила я. — Я дожила до двадцати пяти лет и никому еще особенно не нравилась!

— Может быть, вы этою нс замечали?

— Да бросьте! Это заметно бывает… У меня же всегда были приятели, и эти приятели куда больше реагировали на моих подружек. По я не расстраиваюсь по этому поводу, так что нс тратьте зря силы на утешение.

— Я и не собираюсь вас утешать.

Мы говорили о глупостях, и я понимала, что все глубже и глубже погружаюсь в омут, но сопротивляться этому у меня почти не было сил.

Он начинал мне нравиться! В его словах присутствовала мягкая ирония, он обладал чувством юмора и — что самое главное! — не пытался показывать мне своего превосходства. Наоборот, этот человек, добившийся такого положения, стеснялся этого! Он словно нарочно избегал разговора о собственных доходах.

Когда раздался звонок, призывающий нас вернуться в зал, мы были друзьями.

Поэтому, когда концерт закончился и он несмело предложил мне выпить по чашечке кофе, я немного подумала и согласилась, сказав, что кафе выберу сама.

— Так мне будет проще, — объяснила я